— Через фанзу перебросишь?

Ойта даже опешил. Наковальню — через фанзу? Нет, Ойта этого не сможет сделать. Неужели Хэлгэ швыряет наковальню через фанзу? Нет, это слишком! Через землянку, может, швыряет, но через фанзу… Предложение Хэлги дошло до стариков. Они заволновались.

— Не перекинет!

— Перекинет!

— Этого даже Кусун не смог бы сделать.

Холгитон не мог усидеть, он решил сам убедиться, сумеет Хэлгэ сдержать свое слово или нет. Он послал двух молодых охотников к себе домой, попросил, чтобы они выдернули его вешала для сеток и притащили сюда. Когда вешала были принесены, их тут же установили, верхняя перекладина была на уровне крыши фанзы.

— В наших местах еще никто не швырял наковальню через фанзу, — сказал Холгитон, обращаясь к Хэлгэ. — Мы даже не знали, что можно ее через крышу швырять.

Хэлгэ молча выслушал, он уловил насмешку в словах Холгитона, но не подал вида. Он взял наковальню, отошел от вешалов сколько ему требовалось, измерил глазами расстояние. Зрители расступились. Толпа молчала. Даже самые говорливые пьяницы будто проглотили языки. Все ждали. Сейчас должно что-то случиться небывалое: или молодой найхинец прославится на весь Амур, или он, опозоренный, потихоньку ночью исчезнет из стойбища. Его никто не принуждал швырять наковальню через перекладину вешалов, он сам напросился.

Хэлгэ огляделся, встретился с глазами односельчан, но их так мало в этой толпе! Он оглядел всех и не встретил ни одного враждебного взгляда, у всех в глазах только любопытство. Девушки и молодые женщины выглядывали из-за спин мужчин, они подбадривали молодого силача: «Не бойся, ты сдержишь свое слово, мы верим тебе!»

Хэлгэ улыбнулся про себя, нагнулся, взял веревку половчее, поднял наковальню обеими руками, раскачал и, разгибая могучий торс, швырнул ее. Он с открытым ртом, все еще напряженный в сгусток энергии, не ослабляя мускулы, наблюдал, как наковальня тяжело поднялась над перекладиной вешалов, словно нехотя перелетела через нее и, набирая скорость, плюхнулась на мягкий песок.

— А-а! Э-э! — закричали. — Это Мэргэн-Батор!

И в этом могучем реве восхищенных зрителей комариным писком звенели голоса спорящих стариков. Они размахивали руками, кричали, но не слышали друг друга.

— Такого мы еще не видели, Хэлгэ, ты Мэргэн-Батор, — сказал Холгитон. — Теперь нам и умирать можно спокойно, за нами сильные и умные люди подрастают.

Старики гурьбой потащили улыбающегося и смущенного Хэлгу в большой дом, там они представили его великому шаману и начали угощать.

Освобожденные на вечер от своих обязанностей Гара и Хорхой прибежали на состязания поздно. Герой первого дня, Хэлгэ, сидел в кругу стариков, победитель в борьбе, Ойта, сидел на песке и отдыхал. Три пары молодых охотников играли в чапчаури — бросали друг к другу травяной мяч и ловили острым трезубцем, кто не поймал, тот отступал назад, победитель занимал его место.

Две пары фехтовальщиков тарахтели короткими палками, играли азартно, по-бойцовски.

— А бегать когда будут? — спросил Хорхой наблюдавшего за фехтовальщиками Богдана.

— Завтра, — ответил Богдан.

Девушки и молодые женщины затеяли новую игру, они встали в круг, подперли руками колени и начали прыгать, при каждом прыжке выкрикивали на разные голоса: «Кэ-ку!» «Кэ-ку!»

Богдан прислушался к этой разноголосице, и вдруг его охватило какое-то непонятное чувство. Что же это было — юноша не разобрался. Он опять прислушался, и на него вдруг словно дохнуло теплым весенним ветром. Богдан закрыл глаза. Да, это пахнуло весной. Только весной Богдана охватывали эти тревожащие душу чувства. А девушки и молодые женщины прыгали:

— Кэ-ку! Кэ-ку!

Так весной кричат перелетные птицы.

— Кэ-ку! Кэ-ку! Кэ-ку!

Среди девушек и молодых женщин мелькал нарядный халат Миры.

Наступили сумерки. Из большого дома несся пьяный шум и смех. На берегу молодежь заканчивала состязания. Идари обошла дом и смотрела на берег, искала среди молодых охотников сына. Увидела, улыбнулась.

Молодежь расходилась по домам ужинать. Богдан с Хорхоем подошли к Идари.

— Кто из вас победитель? — спросила Идари. — Кому чашечку водки подать?

«Большой, совсем большой, — думала Идари, разглядывая сына, откинув назад голову. — Высокий, красивый. И совсем как чужой».

Идари с Потой каждый день по многу раз виделись с сыном, но говорили они очень мало, хотелось родителям о многом сказать сыну, но каждый раз они с удивлением сознавались, что говорить им было не о чем, как бывает при встрече с малознакомым человеком.

— Что же делать, он уже взрослый, самостоятельный, — говорил Пота жене. — Все дети такие. Вспомни себя.

Может, и прав Пота, но Идари не хочет этому верить, для нее Богдан всегда останется младенцем, подростком, таким, каким ушел к деду. Сейчас она закидывает назад голову, когда заглядывает в глаза сына, но он все же маленький, совсем еще маленький. Но почему же тогда так трудно с ним разговаривать?

Идари с молодыми людьми обогнула большой дом. Здесь женщины варили, жарили, они целый день не отходили от котлов.

— Выпить не хотите? — спросила Идари.

— Мы не пьем, мама, — ответил Богдан, усаживаясь на циновку.

— Какие вы охотники. Потому и на состязаниях не побеждаете.

Идари принесла столик, наставила на него разную еду и села рядом с сыном.

— В итоа ночью дикого не будет? — спросил Хорхой.

— Если жива была бы бабушка ваша, она должна была переночевать с мугдэ, — ответила Идари.

— А теперь кто?

— Мы с матерью Гудюкэн.

— Нам можно? — спросил Богдан.

— Почему нельзя? Можно. Вы же семь лет рядом с пане спали.

«И последнюю ночь поспим рядом», — подумал Богдан.

Молодые люди насытились, и Хорхой пошел искать сверстников, пообещав вернуться спать в итоа.

— Сколько дней мы рядом находимся, а так мало слов сказали, — начала Идари. — Почему это, сын?

— Не знаю, мама.

— Мы в год раз, два только видимся, а сколько всякого бывает в нашей жизни. Мы не знаем о тебе и ты не знаешь о нас.

— Почему не знаю? Знаю.

— Мне, сын, все время кажется, что ты сторонишься нас.

— Нет, мама, ты не права. Я ухожу потому, что вы молчите и мне нечего говорить. При первой встрече вы рассказали, как дядя Токто с тетей живут, как Гида с женами и детьми, а я все рассказал о себе.

— Не все, сын. Ты уже взрослый, дяди и тети говорят, будто ты самый богатый жених на Амуре. Где твоя невеста?

Богдан покраснел, достал трубку и закурил.

— Нет у меня невесты, — сказал он тихо, оглядываясь вокруг.

— Что, девушек не стало на Амуре?

— Я не хочу жениться.

Он курил и думал, что все его сверстники давно уже женаты, имеют детей. Если бы не Мира, он возможно тоже женился на какой-нибудь девушке и на радость матери имел бы уже ребенка. Но Мира… Об этом разве расскажешь кому? Об этом никто не должен знать. Ни одна душа, кроме него и деда, который послезавтра совсем уйдет в буни и унесет его тайну.

— Идари, ты это с каким молодым человеком здесь уединилась? — спросила Агоака, выходя из-за итоа.

— Нашла, ты вот попробуй найди такого, — засмеялась Идари.

— Такого не найти, он самый богатый жених, он может любую красавицу купить.

Агоака после игрищ еще выпила со старухами в большом доме.

— Он и Хорхой собираются с нами в итоа ночевать, — сказала Идари.

— Это хорошо, деду не будет обидно.

Агоака вошла в итоа, расстелила постель, предназначенную для пане, и уложила мугдэ. Рядом постелила для себя с Идари и для юношей. Когда она ушла в дом, Богдан вошел в итоа и лег. Рядом села Идари и закурила.

— Предпоследнюю ночь мы с ним, — сказала она.

Богдан смотрел в щель между циновками, видел большой отрезок черного неба со звездами, но звезды «колеса неба» не было среди них. Она была где-то в стороне. Богдан вспомнил ночевку с дедом под открытым небом, как он воткнул в его изголовье маховик, на острие которого светилась звезда «колесо неба».