Токто с Лэтэ не стали соблюдать все правила, потому что настали тяжелые времена, соболей стало мало в тайге, да и запретили их бить, другие пушные зверьки тоже стали исчезать — где охотникам достать пушнины, чтобы по-настоящему по всем законам справлять свадьбу? К тому же и водку запретили продавать. Но по подсчетам Токто, он с Лэтэ выпил достаточно много водки и может быть доволен.

Все встречающие собрались возле фанзы Токто. Здесь были молодые охотники, друзья Гиды, с ружьями в руках, разнаряженные женщины; две женщины надели свадебные наряды, они будут встречать невесту и сопровождать до дома.

Лодки приблизились к стойбищу. На первой лодке за веслами сидели восемь молодцов в ярких нарядах, с аккуратно заплетенными косами; в середине лодки сидела невеста с родителями и близкими родственниками. На втором неводнике меньше было гребцов, но в нем везли приданое невесты.

Токто со всеми вместе пошел на берег. Рядом с ним шагал Гида, бледный, с горящими глазами.

«Счастья тебе, сын», — мысленно пожелал ему Токто.

Лодки развернулись и стали приставать к каменистому берегу. Тут встречавшие невесту молодые охотники подняли ружья и выстрелили в воздух. Надо отпугнуть злых духов, которые последовали из Болони за невестой, да и джуенских, которые могли выйти на берег встречать молодую. Бах! Бах! Бах! В ответ гребцы на лодке подняли свои ружья, и начали палить в небо. Бах! Бах! Бах!

Лодки пристали кормой, к корме поставили широкую доску, и по ней вышла на берег красавица невеста, бренча большими с чайные блюдца, медными бляхами на груди. Все встречавшие расступились, и вперед вышла джуенская женщина, одетая в свадебный наряд. Она поведет невесту в дом, потому ее зовут вожаком меорамди-бонгомди. Женщина держала в руке хогдо,[56] она встала впереди Гэнгиэ и начала медленно подниматься в фанзу жениха. Невеста шла за ней, шествие замыкала вторая джуенская женщина, тоже в свадебном наряде и с хогдо в руке.

Гэнгиэ шла с высоко поднятой головой, вперив взгляд в затылок меорамди-бонгомди. Она была в голубом свадебном халате с короткими до локтя рукавами, от шеи до подола, словно водопад в солнечный день, расцвеченный радугами, струилась сотнями рисунков вышивка. На груди передничек — лэлэ, расшитый бисером, сверкает, переливается под скупым октябрьским солнцем. Ниже на нем разноцветные рисунки из шелка и медные бляхи — кунгпэ покоятся на ее девичьей груди.

— Если она в руке держит вместо палки хогдо, значит клянется защищать мужа от всех бед, — говорит пожилой охотник.

— Другие вместо палки на ружья опираются, — подхватывает его сосед.

— Это блажь. Богатые, чтобы прихвастнуть подарком жениху, дают ружье в руки невесты.

Гэнгиэ ничего не слышала и не видела, кроме высокой, как гребень сопки, шапки впереди идущей женщины, она думала о свадьбе, о будущем муже, о том, что закончились ее девичьи дни. Впрочем, большой разницы нет — что девичество, что замужество, вместо отца теперь она будет слушаться мужа, вместо матери — Кэкэчэ; другие обязанности точно такие же, что она выполняла дома: готовить еду, шить одежду и обувь, готовить впрок ягоды, полынь и всякие другие съедобные травы, вялить юколу — все та же вечная однообразная женская работа. Только при мыслях о муже и своих обязанностях, как дюны, у Гэнгиэ сладко замирает сердце: каков он, этот мужчина — муж? Сладко в груди и в то же время страшно… Каков он, Гида? Потом появится ребенок — у всех же женщин он появляется, и у нее должен появиться. Страшно все это, страшно неизвестностью.

Жарко под тремя халатами, под высокой шапкой, отороченной мехом выдры, пот струится по лицу Гэнгиэ. Наконец подошли к фанзе жениха, миорамди-бонгомди уступает дорогу невесте, она наливает в чашечку водку, кланяется Токто и подает ему, после мужа пьет Кэкэчэ. Затем Гэнгиэ переступает порог фанзы и заходит в дом мужа. Здесь Гида угощает водкой отца и мать невесты. Гэнгиэ снимает верхний халат, остается в нижнем амири, тоже вышитом на груди и спине, с побрякушками из морских ракушек на подоле. Она берет ведра и идет на берег. Ее неотступно сопровождают обе нарядные женщины.

— Работящая, — говорят старушки. — Сразу видно, не сидела у матери под крылышком.

Гида обходит гостей с чашечкой, угощает, потом тоже выходит вслед за невестой, он должен созвать на свадьбу всех джуенцев. Токто смотрит вслед сыну и думает: «Позовет он отца Онаги Пачи или не позовет. Почему это меня так волнует Онага? Я же не хотел, чтобы Гида женился на ней, я хотел видеть невестой Гэнгиэ. Она вошла в мой дом, она будет второй хозяйкой, а я думаю об Онаге. Гэнгиэ красивая, работящая».

Старшие охотники сидят рядом с Токто и Лэтэ, молодые чуть дальше, все говорят, все навеселе от выпитого. Заходят приглашенные Гидой охотники, рассаживаются на нарах.

Возвращается Гэнгиэ с ведрами, заходит Гида.

В это время на улице развешивали приданое невесты: меховые и шелковые халаты, одеяла…

— Богатая невеста, — шептали женщины.

— Смотрите, какой шелк, я такого не видела раньше.

— Рисунки какие, смотрите, какие рисунки на рукаве халата.

— А сколько материи! Много всего можно пошить.

— Амурские богаче нас живут, они рядом с русскими, а у русских всегда хорошие товары.

Гэнгиэ вновь облачилась в свадебный халат и вместе с Гидой стала обносить гостей водкой. Сперва она опять поклонилась Токто, подала чарочку, потом Кэкэчэ, от Кэкэчэ перешла к своему отцу, тоже поклонилась, подала водку.

— Ты теперь чужая, дочка, — сказал Лэтэ. — Ты теперь в доме своего мужа. Не срами наш род, будь хорошей женой, матерью, хозяйкой.

— Слушайся мужа, слушайся родителей мужа, — сказала мать, которой Гэнгиэ поднесла чарочку вслед за отцом.

Вслед за женой со своей водкой им кланялся Гида.

— Я тебе привез жену, Гида, — сказал Лэтэ. — Живи с ней счастливо, живи хорошо. Но, если что, не жалей, она твоя жена, она должна слушаться тебя.

— Что ты, что ты, — пробормотал Гида смущенно и подумал: «Как я могу плохо обращаться с ней? Я прикоснуться к ней не осмелюсь…»

— Жалей ее, сынок, она тебя будет слушаться, — сказала мать Гэнгиэ.

— Буду жалеть, она принесла счастье в этот дом, — ответил Гида.

Токто любовался сыном и невесткой, тихо говорил сидящему рядом Поте:

— Смотри, они подают водку, а сами будто никого не видят. Они похожи на двух лебедей в маленьком тихом озерке…

Токто замолчал на полуслове: в дверях появился Пачи.

— Пригласи его сюда, — попросил он Поту.

Проходившая у дверей Гэнгиэ подала новому гостю водки, Пачи пожелал ей счастья, здоровых детей и выпил. За невестой подал водку Гида.

— Живи хорошо, живи безбедно, будь храбрым и удачливым, как отец, — сказал Пачи и осушил чашечку.

Он прошел к Токто и сел рядом.

— Я думал, что не придешь, — сказал Токто.

— Почему?

— Как же? Мы ведь виноваты.

— В таких делах мужчины никогда не бывали виноватыми, всегда женщины виноваты.

Родственник Токто подал им водки, и разговор прекратился.

«Неужели собрался убивать? — подумал Токто. — Но это же ребенок Гиды, наш человек!»

Свадебный пир только разгорался.

Зима наступила внезапно. С первых дней ноября начались морозы, они сковали озера, заливы, а к середине месяца застыли реки, протоки, только Амур широкий не сдавался, шумно, гневно нес ледяное крошево к морю. Но и у него застыли забереги, и рыбаки ловили в них сомов, сазанов, налимов и касаток.

Как только затвердели протоки, ушли в тайгу охотники. Ушел и Пиапон с зятем и с Богданом. К концу ноября начался снегопад, снег шел изо дня в день, охотники отсиживались в зимниках, в хвойных шалашах, а то в палатках, многие сняли капканы, самострелы, чтобы не потерять их.

Пиапон тоже снял самострелы, а капканы вовсе не ставил из-за снега. Сидит он возле горячего каминка уже подряд три дня. Рядом с ним Богдан, у него одного есть занятие: читает книги. Напротив застыл молчаливый зять, ему тоже, видимо, не очень плохо: снегопад, долгий отдых настраивают на молчание. У двери, свернувшись клубком, дремлют три охотничьи собаки.