Павел Григорьевич обернулся к охотникам, потер правый висок, задумчиво помолчал и пригласил охотников к себе пить чай.

— Зачем ты ругался с ним? — спросил кто-то.

— Я не верю ни русскому богу, ни нанайскому эндури и никаким другим ботам, а богов на земле столько, что не перечесть. Но я уважаю людей, уважаю вас и не могу позволить, чтобы при мне издевались над вами, над вашей верой. Вы пока верите своим шаманам, ну и верьте, но ваши дети не будут им верить, так же как и я не верю.

— Конечно, но будут верить, — сказал Пиапон, — все у них перепуталось, кому они будут верить? Русские говорят, верьте нашему богу, мы говорим, верьте эндури, а Холгитон привез из Манчжурии еще каких-то богов. Перепутались все боги.

Павел Григорьевич засмеялся, но не стал разъяснять, почему другое поколение нанай не будет верить ни идолам, ни богам. «Не поймут», — решил он.

— Вы знаете, друзья, я сюда приехал и живу не по своей воле, — продолжал Павел Григорьевич. — Меня сюда сослали насильно. Я родился и жил далеко отсюда, так далеко, что когда вы здесь ложитесь спать, мы там только встаем и начинаем работать.

— Солнце запаздывает, — объяснил кто-то.

— Жил я в большом городе, где люди делают материю, из которой вы шьете себе легкие летние халаты. Люди эти живут очень трудно, работают с утра до ночи, денег получают мало, и у кого большая семья — все голодают. Дети от голода и болезней умирают, родители их не успевают состариться — тоже умирают. Рядом с городом в деревнях живут крестьяне, такие же люди, как малмыжцы. Они живут тем, что дает им земля. Но земли у крестьян мало, совсем мало. Всю пахотную землю захватили богатые. На маленьком клочке земли крестьянин сеет рожь, а у него, может, десять ртов, которые просят есть. Чем их он прокормит? Опять голод, опять смерть в русских селах.

Пиапон вспомнил свою встречу со старым манчьжуром в окрестностях Сан-Сина.

— У бедных маньчжуров, корейцев тоже нет земли, — сказал он.

— Земля, на которой мы живем, очень большая. И везде сейчас есть бедные и богатые. Богатые имеют фабрики и заводы, которые шьют одежду, обувь, готовят еду, железо, машины и всякие всячины. На них работают рабочие. Богатые помещики захватили большую часть земли, и бедные крестьяне работают на них. А такие попы, как отец Харлампий, говорят рабочим и крестьянам, живите как живется, слушайтесь богачей. Если вы на земле плохо живете, то после смерти на небе будете жить хорошо. Так попы русские издеваются над русским народом.

— А я хочу на земле жить хорошо! — воскликнул охотник, сидевший рядом с Павлом Григорьевичем.

— Правильно. Так же говорят рабочие и крестьяне, и они поднимаются на борьбу с фабрикантами и помещиками. Они хотят, чтобы на русской земле и на всей земле больше не было ни бедных, ни богатых. Для этого надо уничтожить всех богатых, захватить власть и установить свои рабочие и крестьянские законы. Тогда все фабрики и заводы, вся земля будут в руках бедных. Этого хотим мы, за это боремся. В своем городе я боролся с богатыми фабрикантами, меня поймали, судили и сослали сюда. Но нас много, нас всех не сошлешь. Запомните, друзья, есть люди, которых зовут большевиками, они борются и умирают за то, чтобы на земле жили только те люди, которые своими руками добывают себе еду. И среди большевиков есть человек, которого зовут Ленин. Запомните, друзья, это имя. Имя Ленина вы еще много раз услышите.

Вошел молодой охотник с закипевшим чайником. Павел Григорьевич достал стаканы, кружки и разлил чай, подал сахар, сливочное масло, черствый хлеб и сухари.

Охотники с наслаждением пили густой, ароматный чай, переговаривались между собой, делились впечатлениями об услышанном; они никогда не слышали, чтобы солнце так могло запаздывать, что когда они ложатся спать, другие только просыпались. Говорили о бедняках и богатых, о большевиках, которые, не страшась ни смерти, ни отлучения от семьи, никаких других невзгод, заступаются за обездоленных.

Третий день дул низовик, по временам шел дождь. Третий день поднимался по реке Симин Токто вслед за уходящими в горы лосями. Середина месяца петли, кончился гон лосей, и они удаляются с оголенных берегов рек, где исчезли сочные трехлистники, в дальние синеющие горы. Там они будут зимовать, а ранней весной опять возвратятся на обжитые берега, к тонконогим тальникам, где они, возможно, впервые увидели голубое небо и ослепительное солнце; здесь ночью их укрывало звездное черное небо, в жаркие дни спасали их тени могучих деревьев, а теплые воды озер и заливов приятно охлаждали ноющее тело, продырявленное жестокими оводами.

Здесь на берегах рек их родина, они сюда возвращаются каждую весну: придут одиночные горные быки, отделившиеся от матерей двух-трехлетки, целые семьи…

А сейчас Токто поднимается вслед за ними по Симину, еще не зная, где настигнет последних лосей, но он об этом по думает: звери от него никуда не денутся, не было в жизни Токто, чтобы он возвратился с охоты без добычи. Думает Токто о предстоящей свадьбе сына с красавицей Гэнгиэ, в мыслях переносится на три, четыре года вперед и видит внуков. Какое это будет веселое время! Девочки, конечно, будут похожи на мать, светловолосые, а мальчики — вылитые Гида, черноволосые, остроглазые, стройные. Токто-дед будет им: делать самые красивые санки и лыжи, самые певучие, меткие стрелы, самые красивые луки.

Размечтавшись, Токто не замечает ни жгучего ветра, ни дождя, стекающего за ворот халата. Изредка он выходит на берег, осматривает следы. Токто не надо много лосей, его берестянка поднимет одного лося и от силы еще одну косулю, правда, тогда придется ехать по самым тихим местам, чтобы волны не плескались в оморочку, две-три волны достаточно, чтобы она со всем грузом ушла на дно реки или озера. А Токто нужно мясо: через три дня назначена свадьба. Потому так спешит Токто. Так же, наверно, спешит и Пота, выехавший по реке Харпи; так же торопится Гида, оставленный на устье реки, чтобы бить уток. Все они завтра, послезавтра должны быть в Джуене, куда Лэтэ привезет дочь.

Токто после кетовой путины не выезжал в родное стойбище на Харпи, остался в Джуене, потому что оттуда было ближе до Болони; только после свадьбы он возвратится в родной Хурэчэн.

Токто пристал к берегу, перед ним желтым пламенем полыхали на ветру осины. Чутье и опыт подсказывали ему, что здесь должны быть звери. Вступив на землю, он сразу увидел свежие следы косуль, через несколько шагов нашел теплый помет, а еще через несколько шагов увидел самца и выстрелил; тонкошеий самец перекувырнулся через спину и замер, Токто разделал добычу, тут же подкрепился мясом и выехал дальше.

Вечером он добыл еще одного лося. На рассвете он поплыл в стойбище. Быстрое течение набухшей от осенних дождей реки стремительно несло перегруженную оморочку. Весь день плыл Токто. Ел холодное, приготовленное с вечера, мясо.

День был пасмурный, холодный, по-прежнему дул низовик. Сразу за поперечной большой релкой открылось разлившееся, как море, озеро. Это было еще не озеро — большая вода затопила низменные луга, да беспрерывный низовик гнал часть воды из озера Болонь. Токто ехал от одной затопленной релки к другой, выбирая тихие места, но волны все же несколько раз захлестывали через низкий борт перегруженной оморочки. Токто подъезжал к релке с подветренной стороны, вычерпывал воду и плыл дальше.

Спустилась темная, непроглядная ночь.

Токто греб маховиком, он не чувствовал усталости, его подгоняла мысль о свадьбе сына. Конечно, не плохо было бы вскипятить чай, выпить кружку чая: горячая пища всегда удесятеряет силы, но где вскипятишь чай, когда кругом вода, все релки затоплены и сухого места не найдешь, только в Дэрмэне можно встретить сушу, а до нее плыть да плыть, пожалуй, к утру только доедешь.

Токто закурил. Когда куришь, всегда время бежит быстрее, а мысли текут медленно. Токто опять, уже который раз, возвращается мыслями к свадьбе, но теперь он спокоен, гости будут сыты: Пота с Гидой тоже не вернутся с пустыми руками. Гида наверняка добыл по один десяток уток, в этом нет сомнения. Так что угощения гостям хватит. Потом Токто вспомнил маленького Богдана. Теперь он в Нярги, в большом доме. Может, он и прав, что уехал с Харпи? На Амуре как никак веселее, народу много, всякие новости услышишь со всех концов, русские живут рядом, и хотят того амурские нанай или не хотят, но сами, не ведая этого, перенимают у них новое, незнакомое. Доски пилить научились, дома строить, даже оморочки из досок делать! Да, на Амур другая жизнь приходит, а на Харпи как жили раньше, так и живут.