— Чего замолкли? — спросил Павел Григорьевич. — Секреты какие?

— Нет секретов, — ответил Кирба. — Я сейчас искал софийского торговца, который меня обманул, но не нашел.

— Присоединяйся к нам, мы идем вдогонку за полковником Вицем, — предложил Глотов.

Кирба прищурился, зачем-то похлопал по кобуре нагана, подумал и ответил:

— Не могу, товарищ командир, у меня есть свой отряд, я с ним подружился. Чего буду бегать за этим торговцем, вы сами с ним расправитесь. А я хочу посмотреть Амур, села большие и город Николаевск.

— Ну что же, твоя воля, храбрый разведчик, — сказал Глотов.

Время подходило к полудню. На улице поднималась пурга, сильный ветер закрутил поземку, зашвырял отвердевшими зернами снега в окно. Вернулись Федор Орлов и Тихон Ложкин. Услышав о завтрашнем походе на Де-Кастри, Орлов свистнул и сказал:

— Товарищ Глотов, как встал в ряды партизан, никогда не нарушал дисциплины, не перечил командирам, но сейчас я не могу подчиниться этому приказу. Отпусти, ради бога, из отряда, я хочу драться здесь, на Амуре.

— Ладно, поговорю в штабе, действительно, может, придется оставить часть людей.

Пиапон осуждающе смотрел на повеселевшего Федора Орлова, он привык к нему, любил слушать его рассказы о боях с белогвардейцами, рассуждения о житье-бытье, и было ему жалко расставаться с ним. Война есть война, на войне все держится очень зыбко, даже дружба. Хочет Орлов сражаться на Амуре, хочет освобождать Николаевск, и он уже позабыл о товарищах, с которыми прошел четверть Амура, спал рядом, ел из одного котла, пил из одного чайника. Он уйдет в другой отряд, подружится с другими партизанами и не вспомнит о лыжниках, о Пиапоне. А Пиапон привязчивый человек, если человек однажды понравился ему, он будет ему нравиться всю жизнь. А Орлов так легко покидает отряд, друзей только потому, что хочется ему Николаевск освобождать.

Вслух Пиапон не успел высказать своей обиды Орлову, в это время вернулись Дяпа с Калпе, а с ними вместе пришел доктор Харапай.

Мысль об организации своего партизанского лыжного отряда возникла в голове Кирбы Перменка мгновенно. Послушал он рассказ Богдана о переходе лыжного отряда Глотова, о дружбе Пиапона и Орлова, о симпатиях Богдана к своему бывшему учителю, а теперь командиру Павлу Глотову, и вдруг заявил:

— Богдан, а что если мы свой лыжный отряд организуем? Вот здорово! Хорошая мысль посетила мою голову. Давай соберем свой нанайский отряд.

— Почему только нанайский? А если русские придут, ты что, не возьмешь их?

— Можно взять, — неуверенно ответил Кирба.

— А если ульч, ороч, нивх, негидалец придет, тоже не примешь?

— Их надо принять, обязательно надо принять!

— Пойдем к Якову, поговорим с ним.

Кирба с Богданом побывали в штабе, поговорили с Тряпицыным. Командующий похвалил юношей, спросил, наберут ли они нанай, орочей, ульчей, негидальцев, нивхов на лыжный отряд. Кирба заверил его, что соберут даже на два отряда, при этом он упомянул нанай отряда Глотова, но командующий возразил, ответил, что отряд Глотова получил уже задание и завтра утром выходит вдогонку за полковником Вицем.

— Зачем создавать чисто гольдский отряд? — сказал Даниил Мизин. — Надо создавать смешанные отряды, надо укреплять дружбу амурских народов с русскими, в боях закрепится эта дружба.

Тряпицын, казалось, тоже сомневался в необходимости чисто национального лыжного отряда, но, услышав возражения Мизина, он резко ответил:

— Амурские народы сражаются за свое счастье! Не будем им ставить мелкие, никчемные преграды. Хотят они организовать свой отряд, пусть организовывают. Мы их знаем, как прекрасных лыжников, метких стрелков. Пусть будет гольдский лыжный отряд! Кирба, я тебя знаю, ты храбрый человек, назначаю я тебя командиром отряда! Собери здесь сколько найдешь земляков и уходи в Богородск, там организовывай отряд. Почему там? Рядом ульчские стойбища находятся, лыжи можешь у них достать. Ну, счастливого пути, товарищ командир!

Так было получено разрешение командующего. Кирба с Богданом вышли из штаба, обнялись и дали клятву, что будут сражаться храбро, как Тряпицын будут беспощадно бить белогвардейцев и японцев.

— Ты будешь комиссаром! — тут же заявил Кирба.

Это был первый приказ первого нанай-командира.

— Ты сперва собери отряд, — засмеялся Богдан, и друзья расстались, договорившись о встрече вечером. Богдан побежал на край села, где расположился в нескольких избах лыжный отряд Глотова. Но чем ближе он подходил к покосившимся крестьянским избам, тем тяжелее становилось ему передвигать ноги, радость, только что переполнявшая его, испарилась, как капля соды испаряется под жгучим солнцем. Богдан остановился и задумался.

«Что скажет дед Пиапон, услышав о его решении? А дядя Токто? Может, войдут в отряд Кирбы, чтобы не разлучаться? А Павел?»

Было много тревожных вопросов, решить которые Богдан не мог. Он постоял немного и твердо зашагал к избе, где остановились Пиапон с братьями и друзьями.

Открыв дверь, он встретился с доктором Харапаем и был вдвойне рад этой встрече, потому что давно мечтал о ней, о знакомстве с человеком, который спас его родителей, дал ему имя, а теперь он должен был отвести от него удар.

Разговор с Пиапоном, Токто, Калпе и Дяпа был отложен до ухода доктора Харапая, но сколько ни тяни, разговор должен был состояться. И он состоялся.

Богдану до сих пор тяжело вспоминать об этом. Чтобы отвлечься от этих воспоминаний, Богдан всячески избегал одиночества, старался быть всегда с партизанами, рядом с Кирбой, который уже вошел в роль командира отряда. Он помогал партизанам оснащать лыжи, подгонять по обуви крепления лыж. Потом, согласовав с Кирбой, стал составлять список отряда.

Первыми в список были занесены Кирба и его земляки с Дубового мыса и Сакачи-Аляна.

Всего в отряде насчитывалось около тридцати нанай, многие из которых воевали в отряде Бойко-Павлова по году, по полтора года.

Это были опытные охотники, стреляные партизаны, прошедшие с боями от Хабаровска до Богородска, им предстоял еще путь до Амурского лимана.

О лыжном нанайском отряде Кирбы узнали нанаи и ульчи соседних стойбищ и приходили записываться к Богдану. Прежде чем принять кого-либо в отряд, Кирба с Богданом беседовали с ним, расспрашивали, откуда он, как живет, большая ли семья и почему решил идти в партизаны. Последний вопрос Богдан задавал в конце беседы, он и командир отряда придавали большое значение ответам на этот вопрос, оба они понимали, хотя и интуитивно, что от ясного представления партизанами конечной цели народной войны с белогвардейцами и японцами, во многом зависит боеспособность лыжного отряда.

— Если все до одного партизана будут знать, за что мы воюем, то мы быстро уничтожим белых и японцев, — повторял Кирба.

Но многие охотники и нанай, и ульчи не имели ясного представления, почему и за что идет война между красными и белыми. Один старый охотник ответил Богдану так:

— Почему воюют? Как почему? Ты разве не знаешь? — Старик осуждающе посмотрел на комиссара лыжного отряда и, понизив голос, добавил: — Русский народ рассудок потерял, вот почему война.

Богдан улыбнулся и спросил, почему же тогда он, не потерявший рассудка охотник, идет на войну.

— Как зачем? Говорят, если партизаны отбивают у белых муку, крупу, то все забирают себе. Теперь трудно с едой, нигде ничего не достанешь, вот я и решил на войне достать муку и крупу.

Богдан с Кирбой долго отговаривали старика не идти в лыжный отряд, потому что лыжники постоянно будут находиться в походах, отдыхать им будет некогда, да собирать оставленные белыми обозы они не смогут, потому что им некогда будет с ними возиться, да и тяжело возиться. Старик не собирался отступать, он ответил, что будет в отряде до первого боя, как только партизаны отобьют у белых муку и крупу, он вернется домой. Кирба ответил, что не примет старика в отряд. Старый охотник разгневался и сказал, что сам теперь не запишется в отряд, где командиром такой сосунок, который потерял всякое уважение к седым старикам, который забыл простые таежные законы.