Повстречался Богдану и другой охотник, который тоже шел в лыжный отряд из личных интересов. Он пришел к Богдану в изодранном халате, без оружия и сказал, что согласен воевать с белыми, если его красные оденут в хорошую одежду. Это был бедный бессемейный, бездомный одинокий охотник, которому не о ком было беспокоиться, некого кормить и одевать, и потому он был беспечен, беззаботен и крайне легкомыслен.

— Ты на войну идешь, чтобы только теплее одеться?

— Да. Потом там можно каждый день сытно есть.

— На войне убивают.

— Знаю, не маленький. Хоть перед смертью хорошо оденусь, и желудок всегда будет наполнен.

— А ты знаешь, мы ведь за это воюем, — сказал Богдан. — Чтобы после победы сделать нашу жизнь такой, когда люди будут всегда одеты хорошо, сыты каждый день. Вот за что мы воюем.

— За это я согласен воевать, только когда это придет такая жизнь?

— После победы над белыми и японцами.

— Пиши меня в отряд.

— Без оружия мы не принимаем в отряд, берем только тех, кто приходит с оружием и с лыжами.

— Пиши, я достану себе оружие и лыжи.

Пришли в отряд несколько ульчей, и только один Потап Чируль был вооружен современным винчестером, у остальных — старые дробовики с перемотанными проволокой прикладами, древние кремниевые ружья, которые заряжались с дула. У этих охотников белогвардейцы отобрали ружья, и они шли за красных, чтобы отобрать свои ружья у белых. С реки Амгунь явились два негидальца Николай Семенов и Кешка Сережкин.

— Почему решили стать партизанами?

— Чтобы помочь русским братьям, — ответили негидальцы. — Когда мы в тайге были, наши друзья в отряд Тряпицына ушли, мы узнали об этом и сразу сюда. Нам надо красным помочь, они богатых уничтожать будут, а вместе с ними уничтожат и хитрых торговцев. А как они уничтожат богатых и хитрых людей, так наступит новая хорошая жизнь. Чем быстрее победят красные, тем лучше, потому и пришли помогать.

Лыжный отряд Кирбы был сформирован, снаряжен, командир торопился, ему не терпелось попасть в район действия других лыжных отрядов партизан. Кирба вызвал ульчей, знающих низовья Амура, посоветовался, как укоротить путь к Николаевску, и распорядился, чтобы все лыжники были готовы к походу; отряд выступал из Богородска.

Богдан собрал все вещи в котомку, бумаги зашил во внутренний карман халата и решил пораньше лечь спать, чтобы отдохнуть перед походом. Он поужинал и сел у окна выкурить трубку. Ночь еще не зачернила окна, на белом снегу все предметы виднелись отчетливо. Богдан заметил перед окном человека с тощей котомкой, с оружием за плечами. Человек снял лыжи. Богдан заметил, что лыжи заклеены камусом, и подумал: «Этот человек возвратился из тайги. По амурскому твердому снегу не стал бы он зря елозить камус».

Человек вошел в избу, поздоровался. Он был среднего роста в изодранной меховой шапке, в старом, весь в заплатках, сером суконном халате, на ногах — олочи из сыромятной лосиной кожи.

— Мне сказали, сюда прийти, — сказал вошедший. — Тут в партизаны принимают?

— Тут, — ответил Богдан и подошел к гостю. — Откуда ты и кто?

— Из Тумнипа, охотник я, ороч, — гость снял берданку из-за спины, прислонил к стене, котомку положил рядом.

Богдану показалось, что с этим человеком он когда-то встречался. Он видел где-то его лицо, эти горящие глаза, слышал его голос. Но где? Богдан напрягал память, но так и не смог вспомнить.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Акунка Кондо.

«Акунка!» Богдан вспомнил ороча. Акунка! Это тот самый больной ороч, который несколько дней лежал в зимнике Пиапона, это он выпрашивал у Богдана фасоль, предлагал соболя за одну фасолину.

— Я на Тумнипе узнал, что красные уничтожают богатых и жестоких торговцев. Я пришел сюда, чтобы отомстить одному человеку.

— Кто этот человек?

— Хитрый и злой торговец, он сделал нас, всех орочей, бедняками. Я пришел сюда, чтобы убить его.

— Как его имя?

— Имя его Американ!

Богдан вздрогнул от неожиданности.

Акунка уставился своими лихорадочно блестящими глазами на Богдана и спросил:

— Ты его знаешь?

— Да. Я его знаю и тебя знаю. Ты несколько дней в нашем зимнике жил, ты больной был.

Акунка не спускал глаз с Богдана.

— Это у Пиапона? — неуверенно спросил он.

— Да.

— Ты мне тогда дал горсть фасоли, ты был кашеваром. Вот встретились, а? Где Пиапон, как его здоровье? Я его никогда не забывал. Разве можно забыть такого человека!

— Дед за полковником Вицем на Де-Кастри ушел.

— Это совсем близко от нас! Вот бы мне встретиться с ним, как хорошо было бы, как радостно стало бы!

Богдан распорол карман, вытащил бумагу и записал нового партизана — Акунка Кондо с реки Тумнип. Потом он накормил Акунку, и они улеглись спать. Богдан задремал, когда вернулся Кирба. Кирба быстро разделся и лег рядом с Богданом, обнял его, зажал мускулистыми руками и прошептал:

— Ты знаешь какая она хорошая! Самая, самая красивая девушка на всем Амуре. Я женюсь на ней. Слышишь, Богдан, я женюсь! Уничтожим белых и японцев, и я женюсь. Мы уже все обговорили, я договорился с ее родителями. Когда будем возвращаться, я заберу ее с собой.

— Что-то очень уж скоро все получается у тебя, — сказал Богдан.

— Ничего не скоро! Два дня — это разве скоро? Мы как увидели друг друга, так сразу влюбились. Понял? А ты говоришь скоро. Вот скорее бы уничтожить белых и японцев — это было бы хорошо.

— К нам записался один ороч, мой знакомый. Давай спать, завтра рано выступать, — сказал Богдан и отвернулся от друга.

Ночью Богдан проснулся от скрипа дверных петель. Кто-то вошел в избу и забормотал, что охотники в такое время чай пьют, а партизаны почему-то спят. Богдан узнал Акунку. Он встал, вышел на улицу и убедился, что утренняя звезда вышла на свой дозор. Когда он вошел в избу, в избе горела лампа, в печи потрескивали поленья. Партизаны сидели, покуривая трубки.

Богдан сел рядом с Кирбой.

— Тебе надо заиметь часы, — сказал он Кирбе.

— Зачем они? Всякий зверь в тайге знает, когда вставать, когда ложиться спать, а мы люди, лучше их знаем. Солнце есть, звезды есть — зачем часы?

— Все командиры имеют часы, все они по часам команды подают.

Кирба задумался. Он тоже видел у всех командиров часы, однажды видел, как Тряпицын сверял часы с Мизиным. Верно говорит Богдан, командиру без часов вроде бы нехорошо, у кого не достает чего-то командирского.

Кирба представил, как он достает из внутреннего кармана большие часы с цепочкой, смотрит на них и говорит: «Через час выходим из Богородска». На него смотрят партизаны, и все кивают головами, все соглашаются, хотя никто не знает, сколько им ждать этого часа, какой путь проходит звезда за этот час.

Выкурив трубки, партизаны попили чай, собрались по-охотничьи скоро и вышли в поход. Впереди отряда шел Потап Чируль.

Утренний жесткий мороз щипал щеки, нос, поднявшийся верховик гнался за лыжниками, подталкивал в спину. Было совсем еще темно, но привычные к ней охотники видели окружающие торосы, чернеющие вдали тальниковые острова. А Потап Черуль в этих местах мог вести отряд с завязанными глазами.

Верховой ветер усиливался, партизаны с тревогой поглядывали на небо, все поняли, что надвигается пурга. Жестокая зима выдалась нынче, редкие дни выглядывало маленькое желтое солнце, больше оно скрывалось за черными снежными тучами. Шел беспрерывный снег, потом поднимался ветер, крутил пушистый снег, мел в овраги, в прибрежные кручи и засыпал их. Острова на Амуре исчезли под снегом, кустарники погребены под сугробами, из-под снега торчат верхушки тальников.

Лыжный отряд Кирбы, сокращая путь, шел к Николаевску. Когда закрутила пурга на Амуре, отряд ушел в тайгу, под вековые кедрачи, и продолжал путь. Родная тайга укрыла их от пурги. Ночевали они под густыми кедрами, постелью им был мягкий снег, одеялом черная ночь. Так они не одну ночь ночевали в тайге, когда гнались за ловким и хитрым соболем.