Так думал старый Холгитон и с этими думами уснул. На следующий день по возвращении Пиапона с рыбалки пошел к нему. Младшая дочь Пиапона Мира нарезала ему талу из жирного сазана. После талы он попил горячего чайку и закурил трубку.

— Я всю ночь думал об Американе, — сказал он сидевшему рядом Пиапону. — Вспоминаю я, как хунхузы напали на нас, когда мы возвращались из Сан-Сина. Почему тогда хунхузы не забрали муку, крупу и всякие другие вещи? Поверь мне, Пиапон, стариковская моя голова думает, что Американа узнали его друзья хунхузы и потому ушли. Понял? Я уверен, так было.

— Но сколько лет прошло с тех пор и мы ничего не узнали, — возразил Пиапон.

— Верно, верно, не узнали. Ты рассказывал, как нанайский торговец избивает и убивает орочей, наших братьев, людей одной крови. Кто это мог делать? Никто не мог делать, кроме Американа. Поверь мне, старику, это мог делать только Американ. Это он, не спорь со мной, это он. Американ на фасоль менял соболей.

— Это тоже не известно, никто не видел, как торгует Американ, — опять возразил Пиапон. — Я же спрашивал его напарника Гайчи, он говорит, что никогда не ходили к орочам.

— Умный ты человек, а такой доверчивый. Это плохо. Гайчи тебе никогда ничего не скажет, они с Американом делают одно нехорошее, грязное дело, потому он никогда ничего не скажет. Понял? Когда начнется уничтожение богатых, его надо первым уничтожить.

— Никто еще никого не уничтожает…

— Митропан что говорил?

— Митропан говорил, но мы его не так поняли. Подумай сам, мы с тобой, Богдан, с моим зятем вышли из дому и идем, присматриваемся по сторонам. Аха, идет человек, видать, богатый человек, я стреляю, и он уничтожен. Идем дальше, встречаем другого, смотрим, тоже, кажется, богатый. Ты стреляешь, и он убит. Так же будут убивать и Богдан с моим зятем, так же будут убивать и другие. Так, что ли, ты думаешь богатых уничтожить?

— Зачем так? Зачем встречного убивать? Я знаю — Американ богач, я его убью.

— Кровожадным ты стал к старости. Нет, богатых будет уничтожать власть. У нас есть наши родовые судьи, а у них, у власти, есть судьи еще грознее, умнее. Я думаю, не всех надо богатых убивать, отбирать у них богатство, и все.

— Ты умнее меня, и голова у тебя молодая, ты больше знаешь, тебе виднее, — обиделся Холгитон. — Умный ты и голова молода, но ты тоже… — Холгитон запнулся, но, взглянув на Пиапона, жестко добавил: — Потому стал посмешищем на весь Амур.

Холгитон заковылял к двери и, не прощаясь, вышел.

«Совсем состарился Холгитон, — подумал Пиапон. — Нападал на Американа и вдруг меня стал ругать. Почему говорят, что я стал посмешищем?»

Пиапон не заметил, как при последних словах Холгитона побледнела Мира, как отвернулась Дярикта с Хэсиктэкэ. Женщины засуетились возле печи.

Пиапон курил и думал. Он и раньше слышал от добрых друзей, что некоторые злые люди насмехаются над ним. Но над чем насмехаются, почему Пиапон стал вдруг посмешищем на весь Амур — никто не осмеливался сказать ему в глаза. Пиапон много думал над этим. Жена совсем постарела, навряд ли она способна закрутить кому-нибудь мозги, она и в молодости не привлекала особенно других мужчин. Дочери, как все молодые женщины, любят одеваться наряднее, хотят понравиться молодым охотникам — в этом тоже нет ничего предосудительного: все молодые женщины хотят быть красивыми. Зять? Зять — молчальник, хороший семьянин, бредит охотой и рыбалкой. Он сам? Что же он сделал такого? Кажется, тоже не совершил никакого смешного проступка…

«Что не придумают люди, когда захотят над чем-нибудь посмеяться», — подумал Пиапон.

К нему подполз младший внук и встал за его спиной. Мальчика звали Иванам.

— Что, Иван, играть будем? — Пиапон посадил внука на колени, поцеловал в щеки. — Во что играть будем? Давай погребем.

Пиапон посадил перед собой Ивана, взял за руки, и они начали грести, то Пиапон потянет внука на себя, то внук деда.

— Раз, два. Раз, два. Раз, два. Хорошо.

Мальчишка смеялся довольный, будто его щекотали.

Женщины начали стелить постели, мальчишку Хэсиктэкэ уложила в люльку. Взрослые тоже легли, потушили свет. Пиапон лежал с открытыми глазами и думал о Холгитоне. Старик совсем возненавидел Американа, он целое лето ездил по Амуру из одного стойбища до другого, встречался с другими охотниками, с которыми он ездил в Сан-Син на халико Американа. Друг его из Хунгари умер, а те охотники, с которыми он встречался, весьма неохотно говорили об Американе. Было видно, что они побаиваются разбогатевшего сородича. А мэнгэнские жители все находились у него в долгу, поэтому и говорили о богаче только лестное.

— Откуда такое богатство у Американа? — допрашивал Холгитон охотников, и каждый повторял рассказ о том, как Америкой нашел су богатства и как этот су удваивает его состояние. Холгитон узнал, что Американ женился на ульчанке в низовьях Амура, построил там второй большой дом, что не живое он летом и в том доме со второй женой, разъезжает на русских железных лодках по Амуру, часто бывает в Николаевске, в Хабаровске, где у него куча друзей-торговцев. Когда он возвращается в Мэнгэн, привозит много водки, хотя эту водку в нынешние тяжелые времена не достать ни в городе, ни у торговцев. Где он ее достает — никто не знал. Никто не знал, что он делает в городах, хотя находился там по месяцам. Не знал об этом и его друг, напарник на охоте Гайчи. Гайчи теперь бывал с ним только на охоте, а в летнее время Американ его не брал с собой, ездил один. Холгитон пытался узнать у Гайчи, где они охотятся зимой, но напарник Американа не назвал места охоты, ответил, что охотятся там, где больше соболя. Холгитон еще спросил, каким способом они добывают много соболей, хотя в тайге бывают всего два, два с половиной месяца. На это Гайчи только усмехнулся и ответил: «Умеем».

Старый Холгитон не завидовал богатству Американа — это все знали. Он не мог простить гибель двух молодых охотников при возвращении из Маньчжурии, он был уверен, что кровь молодых людей пятном лежит на Американе. А Американ после поездки в Сан-Син стал богатеть на глазах, перед многими охотниками по пьянке хвастался, показывал сундучок, наполненный золотыми, серебряными монетами.

Холгитон, посмеиваясь, спрашивал у охотников, почему Американ на ночь не кладет сундучок под подушкой, наутро у него появился бы второй такой сундучок, а на второе утро, если он положит оба сундучка, то найдет сразу четыре. Но охотники не поддерживали этот разговор старика.

Дотошный старик встречался и с русскими торговцами, расспрашивал их, не встречают ли они Американа в ороченских стойбищах, но торговцы только посмеивались и отвечали, что в тайге даже медведи становятся поперек дороги. Так Холгитон понял, что торговцы — будь они русские, китайцы, маньчжуры, нанай — все состряпаны из одного теста. Поняв это, старый хитрец пошел на обман. Однажды при встрече с вознесенским торговцем Берсеневым он, как бы невзначай, спросил, знает ли торговец, кто в него стрелял. Берсенев вздрогнул и спросил, откуда Холгитон знает, что в него стреляли, потом спохватился, деланно засмеялся и сказал, что никто никогда в него не стрелял. Но Холгитон уже знал — русский торговец, в кого стреляли, был Берсенев.

И у охотников, ездивших с ним в Маньчжурию, старик выудил признания, один поклялся, что своими ушами слышал, как Американ кричал по-китайски на хунхузов, что хунхузы тоже ему отвечали, потом тихо собрались и уехали. А другой охотник даже обиделся и сказал: «Ты думаешь, тогда мои уши от испуга оглохли, как у тебя? Может, думаешь, что я тогда позабыл родной язык? Своими вот этими ушами слышал, как разговаривали хунхузы по-нанайски, когда вязали меня». После этого Холгитон уже не сомневался, что Американ был связав с хунхузами, которые напали на их халико.

— Американ знал тех хунхузов, у него и богатство пошло от них, — твердил он всем.

Охотники качали головой — совсем старик спятил с ума. Пиапон тоже сперва не склонен был верить старику, но однажды он вдруг вспомнил разговор двух русских офицеров, один из них уверял другого, что старик со старухой, у которых ночевали охотники, были связаны с хунхузами.