Позже русский поп начал собирать детей в Малмыж, якобы тоже учиться в школе. Но Баоса уже имел опыт убегать с детьми от русских учителей и попов, прихватил он на этот раз Дяпу и убежал в тайгу. Теперь опять открывают школу в Болони, опять приехал русский учитель, который не понимает нанайского языка. Чему он научит? Ведь дети не понимают его. Раньше в Болони тоже учились нанайские дети, но они так и не научились ни писать, ни читать. Какой толк в такой учебе? Правда, Богдан смышленый мальчик, может и на самом деле научиться писать и читать. Конечно, грамотный Богдан помогал бы ему сдавать пушнину торговцам, и те бы не стали при нем обманывать. Но намного ли обманывают торговцы? Ведь охотники тоже обманывают их, желтого соболя сажей покрывают и сдают, вырежут у рябчиков мягкие грудки, а вместо них приморозят белое мясо погибшей после нереста кеты, поймают кабарожку с маленькой струей, наполнят струю калом этой же кабарожки, сдают калужьи хрящи торговцу, напихают вместо спинного мозга гальки, чтобы тяжелее стал, что ни говори, нанай тоже хитрый становится. Правда, хитрых охотников мало, из десяти человек один найдется такой, но они мстят торговцам за других девятерых.

— Дедушка, когда мы пойдем на рыбалку? — перебил размышления деда Богдан.

— Молчи, как вчера молчал. Сегодня пойдем.

— Почему мы вчера вернулись?

— Потому что люди встретились, когда люди встречаются — никогда не будет удачи. Вот почему надо уходить из стойбища так, чтобы ни один глаз тебя не увидел, ни одно ухо чтобы не услышало.

С наступлением ночи Баоса с Богданом вновь украдкой вышли из стойбища и пошли к недорубленной проруби. Баоса молчал, пока не удалились из стойбища, потом придержал шаг, остановился и торжественно сказал:

— Нэку, в жизни я для себя ничего не хочу, запомни это. Я хочу только, чтобы ты был до моей смерти рядом со мной. До моей смерти ты станешь Заксором. Как только откроется в Нярги школа, ты пойдешь учиться. Я хочу, чтобы ты не отставал от людей, мой внук не должен быть хуже других. Понял? Это все, что я хочу.

Баоса продолжал свой путь, он наконец высказал внуку свои мысли, и с него словно свалился тяжелый груз, который он нес с того дня, как появился Богдан в большом доме. Что же ответит мальчик? Молчит. Пусть молчит, пусть думает, времени еще много, Баоса не собирается скоро умирать, он еще дождется, когда внук станет грамотным человеком, как Утумбу Оненко.

Ночь выдалась опять темная, непроглядная, дул с низовья пронизывающий ветер. Богдан, ежась от холода, отыскал оставленную ветку тальника, приволок охапку сухих плавников, собранных на ощупь. Он думал, что дед просил плавник для костра, но старик не обратил внимания на них и продолжал очищать прорубь от мелких льдин. Закончив очистку, он воткнул возле проруби палочку — тороан, напротив — ветвь тальника.

— Подойди сюда, — позвал он Богдана. — Опустись на колени, повторяй то, что я буду делать.

Баоса опустился на колени перед тороаном, поклонился ему и начал моление:

— Отец Мангбу,[41] все его братья Сунгари, Уссури, Кэвур, Анюй, Симин, Харпи и Хунгари, молюсь вам, прошу помощи вашей. Мангбу, кормилец наш, ты нас кормишь, даешь нам сазанов, амуров, муксунов, верхоглядов, ленков и тайменей, нельм и карасей, кету и красноперку, в голодные годы подбрасываешь касаток и чебаков, если бы не твоя доброта, то не размножился бы нанайский народ на твоих берегах, если бы не твоя щедрость — потухли бы огни в наших очагах. Мангбу, кормилец наш, ты не только кормишь, но и одеваешь нас, если бы ты не посылал осенью своей щедрой рукой косяки кеты, то мы перемерзли бы зимой на морозе без теплой обуви из кетовой кожи, без теплых халатов из той же кожи кеты. Мангбу, отец наш родимый, ты был всегда щедр к детям своим, не откажи и сейчас нам. Прошу тебя, дай мне несколько штук твоих осетров и калуг. Не от хорошей жизни прошу я тебя, а от плохой. Состарился я, в тайгу уже не могу ходить — ноги уже не те, подгибаются, глаза уже не те — смыкаются. Руки уже не те, кочерыжками стали. Поверь мне, Мангбу, родной отец, даже гостинца от бедности не мог тебе хорошего принести, — Баоса бросил в прорубь горсть рассыпчатой каши и несколько кусков юколы. — Вот видишь, твоей же юколой тебя угощаю. Мангбу-ама, помоги. Твои слова и моя просьба останутся только тут, ни низовой ветер не разнесет в верховья, ни верховой ветер не унесет в низовья, все наши слова зацепятся на верном моем страже, на этой ветви тальника, они останутся у него вместо листьев.

Баоса щедро бросил в прорубь кашу и юколу, его примеру последовал Богдан.

— Угощайся, Мангбу-ама, угощайся и не обижай своего сына, отдай мне несколько своих калуг и осетров. Помоги!

Он кланялся несколько раз и ловким движением бросал в прорубь кучу плавников.

— Мангбу-ама! Спасибо тебе! Тысячу раз спасибо тебе за твою щедрость!

Баоса ползал по краю проруби и крючком выхватывал из проруби плавники и все благодарил щедрого Мангбу-ама, обещал принести ему такой же щедрый подарок. Потом он зачерпнул котелком из проруби воду.

— Мангбу-ама, спасибо тебе, таких жирных осетров и калуг ты пригнал в мои снасти, я котелком вычерпываю жир! Спасибо, Мангбу-ама.

Баоса поднялся на ноги, бережно понес котелок с водой, подобрал плавники, вытащенные из проруби, связал веревкой.

— Какие толстые, какие тяжелые, какие жирные осетры. Спасибо тебе, Мангбу-ама!

Богдан собрал пешню, сачок, топорик, крючок, все взвалил на плечи и пошел вслед за дедом. Теперь Баоса шел своим молодецким шагом, он боялся расплескать содержимое котелка.

В полночь они вернулись домой. Плавники сложили на сушильню, захватили в дом один толстый обрубыш.

— Вставайте, женщины! Подвалило нам счастье, Мангбу-ама прислал нам жирных осетров и калуг! — закричал Баоса, войдя в дом. Он положил обрубыш возле очага, а воду из котелка вылил в глиняный большой жбан, где держали питьевую воду.

— Смотрите, сколько у нас теперь жиру и какой вкусный жир! — продолжал Баоса. — Попробуйте все, какой это вкусный жир.

Агоака зажгла жирник, и дом осветился тусклым светом. Баоса зачерпнул из жбана кружкой, жадно выпил.

— Какой вкусный жир! Кто выпьет этот жир — сто лет проживет, — продолжал он шуметь.

За ним выпил Богдан и сказал:

— Спасибо, Мангбу-ама!

Выпила Агоака и похвалила:

— Вкусный, жирный жир!

Попробовали Исоака и Далда, заявили:

— Только щедрый Мангбу-ама мог прислать нам такой вкусный жир. Спасибо ему.

Проснулся Хорхой, колупнул пальцем один глаз, другой, сполз с нар, выпил глоток и прохрипел спросонья:

— Чего обманываете, это же вода.

Но никто не слышал воркотни Хорхоя, кроме Богдана. Богдан подошел к нему и прошептал:

— Так надо, утенок, понял? Говори, что это осетровый жир.

— Сам говори, сам ври. Это вода. А ты брехун.

Богдан усмехнулся, мол, что разговаривать с сосунком, который не знает даже обыкновенной молитвы. Сам он две зимы находился в тайге и видел, как отец и дед просили удачи у хозяина тайги.

На второй день, хотя и поднялся крепкий низовик, Баоса выехал ставить снасти. В этот день Богдану впервые за всю зиму пришлось по-настоящему потрудиться. Белкование он не считал особым трудом, там требовалось больше ловкости, сноровки, зоркости и внимательности, а тут ему пришлось продолбить три проруби в саженной толще льда, и каждую прорубь дед очищал сам, потому что Богдан по неопытности, выпустив воду в ледяной колодец, решетил дно колодца, но не мог убрать спайки, выступы.

Три проруби измучили Богдана, он, как никогда, почувствовал усталость, онемели руки, дрожали ноги, болела поясница. В этот день выставили две снасти, на следующий — еще две снасти, но на этот раз Богдан рубил увереннее, в руках чувствовал силу, только поясница предательски побаливала.

— Это наше, заксоровское место, — рассказывал Баоса, когда обогревались чаем возле жаркого костра. — Здесь мой отец ловил осетров и калуг, меня научил, и я здесь впервые поймал калугу. Твои дяди учились здесь, теперь твой черед. Запомни, это заксоровское место, — многозначительно закончил Баоса.