— Как будут резать кость? — поинтересовался Пиапон.

— Пилой распилят, — ответил Илюша.

— Обыкновенной пилой?

— Да. Только она чистая, и только для человеческой кости.

Через несколько дней Пиапон своими глазами увидел, что нога соседа была отрезана выше колена. «Пожалуй, Илюша прав, кость топором не перерубишь, она трещину даст, — подумал Пиапон. — Но как можно живого человека ногу распилить?»

Бородач с ногой-обрубышем еще не начал вставать с кровати, когда рядом с ним положили нового тяжелобольного. Илюша-всезнайка сообщил Пиапону, что у больного неладно то ли с желудком, то ли с кишечником, одним словом, ему будут вскрывать живот и вырезать болезнь, Илюша был хороший малый, неунывающий весельчак, честный и правдивый. Пиапон подружился с ним и потому ему верил.

— Сделали операцию, — сообщил на второй день Илюша.

Больной тяжко стонал, метался в бреду, и Пиапон мысленно прощался с ним. «Если человек так и так умирает, зачем ему резать живот? — думал он. — Может, они хотели, чтобы он скорее умер? Это тоже не по-человечески».

Но, к его удивлению, больной к вечеру проснулся, перестал стонать, на следующее утро разговаривал с соседями, ел, пил со всеми вместе, а через несколько дней встал с кровати и неуверенно прошел по палате. Пиапон не верил глазам, ему казалось, что честный и правдивый Илюша на этот раз соврал. Прошло еще несколько дней, Пиапон познакомился с «распоротым животом», как он назвал незнакомца, и тот начал рассказывать, как все выздоравливающие, историю своей болезни, показал большой красный шов. Пиапон был потрясен. «Ох и русские! Какие у них головы!» — восхищался он врачами.

Он давно поверил силе русских докторов, которые намного лучше шаманов вылечивают всякие болезни, сам видел, как лечил больных его друг доктор Харапай, но он никогда не думал, что эти же русские доктора вылечивают больных при помощи ножа, пилы, отсекая этими предметами болезни от здорового тела.

«Да, для этого надо быть настоящим мужчиной», — думал Пиапон, не подозревая о том, что эти же операции проводят нежные женские руки.

«Распоротого живота» звали Гаврилой. Он тоже стал другом Пиапона.

— В городе чума! — принес известие Илюша-всезнайка и объяснил Пиапону, что эта болезнь косит людей как траву. И Пиапон вспомнил рассказы стариков о гибели стойбищ от страшных болезней, вспомнил корявое лицо Поты, его рассказ о гибели стойбища Полокан на горной реке Харпи.

В городе объявили карантин, для борьбы с чумой вызвали опытных врачей и фельдшеров из соседних губерний.

Однажды, прогуливаясь по коридору, Пиапон неожиданно столкнулся с доктором Харапаем. Они обнялись.

— А ты почему здесь? — обрадовался встрече Пиапон.

— Я приехал помогать людям, в городе чума.

— Ты всем помогаешь, Харапай. Где только людям плохо, ты туда бежишь.

— Такая у меня работа. А как ты сюда попал, Пиапон?

— Ты сам помогать людям приехал, а меня добрые люди привезли. Долго рассказывать, давай сядем.

Харапай вытащил из нагрудного кармашка массивные серебряные часы, взглянул на них и заторопился.

— Некогда мне, Пиапон, сейчас. Не обижайся. Как только освобожусь немного — приду.

Василий Ерофеевич пожал руку Пиапона и быстро зашагал по коридору.

«Не мог усидеть дома, услышал — люди умирают и приехал, — думал Пиапон, глядя вслед доктору. — Что за человек, что за люди эти русские! Настоящие друзья!»

Почти месяц находился Пиапон в больнице и за это время ни разу не перекинулся с кем-нибудь нанайскими словами. Так соскучился по своему языку, что удалялся в укромное место и тихо начинал говорить по-нанайски. Вот приехал Харапай, поговорил с ним совсем немного по-нанайски, и Пиапон будто проехал по тихим речкам на берестяной оморочке, будто вдохнул аромат тайги, послушал пение таежных птиц. Никогда Пиапон раньше не знал, что его родной язык так крепко связан с его родными реками, протоками, тайгой, ключами и пением птиц, запахами цветов и трав, просто он никогда не задумывался над этим. Оказывается, чтобы полюбить еще крепче, чем ты любил, место своего рождения, надо немного, совсем немного побыть вдалеке!

И Пиапон вдруг стал по ночам видеть сны, где стрелял в зверей, гонялся за соболями, ловил крупных осетров и громадных, величиной с лодку, калуг. И случилось что-то непонятное, Пиапон перестал чувствовать боль в затылке, будто совсем не было никакой раны, в ногах появилась сила, и они стали пружинисты и легки. Пиапону казалось, что он, пожалуй, пешком прошел бы всю тайгу, на оморочке поднялся бы по горной бушующей речушке.

— Здоровый я, домой пускай, — напоминал Пиапон доктору при каждой встрече.

— Коса еще не отросла, — смеялся в ответ доктор.

На третий день пришел Харапай. Он был бледен, глаза впали, нос заострился, лицо стало землисто-серым. Он поздоровался с Пиапоном, передал ему какие-то свертки, пачку табаку.

— Ненадолго освободился, — сказал он, присаживаясь на скамью.

— Ты похудел, Харапай, какой-то не такой. Не заболел? — с тревогой спросил Пиапон.

— Нет, доктору нельзя болеть, — засмеялся Василий Ерофеевич. — Я просто ночь не спал. — Тут он показал на бумажные свертки. — Я тебе кое-что принес, ешь и табак кури. Ну, как тебе здесь нравится?

— Хорошо, Харапай, очень хорошо. Видишь, чистую одежду ношу, на белых материях сплю, руками, ногами не шевелю, а кушать всегда есть. Я думаю, наверно, так богатые люди живут. Харапай, хорошо мне здесь, чисто здесь, нравятся эти яркие, как солнце, пузыри, которые загораются вечером, еда вкусная, но я больше не могу здесь оставаться. Спокойная жизнь всегда тянет к болезням, вот что я тебе скажу. Ты и своим больным так говори: «Чем больше будешь двигаться, тем быстрее болезнь уйдет от тебя».

Потом он рассказал о своей поездке в Сан-Син, о нападении хунхузов и как он, с помощью эндури, оборвал косу и уполз в густую траву.

— Я обещал зарезать черную свинью, принести в жертву эндури, и коса моя оторвалась, будто ее кто ножом отрезал, — рассказывал Пиапон. — Вернусь домой, куплю свинью и принесу в жертву.

Василий Ерофеевич молча выслушал Пиапона, не перебивая его, не переспрашивая.

— Ты, Пиапон, сильный человек, ты без эндури сам оборвал свою косу.

— Нет, Харапай, это эндури помог. Разве человек сможет оборвать косу? Даже десять человек с одной стороны, десять человек с другой стороны будут тянуть и то не оборвут. Ты просто не веришь эндури.

— Да, не верю.

— Потому, что ты русский, ты веришь только своему Христо.

— И Христу не верю, потому что нет никаких богов, ни эндури, ни Христа.

— Ты же русский, Харапай, — пробормотал изумленный Пиапон. — Почему не веришь в бога? Все русские верят.

— Нет, Пиапон, не все русские верят в бога, много, очень много русских людей, которые совсем не верят в бога. Я тоже не верю, потому что я знаю, что бога нет ни на земле, ни на небе. Ты там от хунхузов спасся сам, а здесь тебя от смерти спасли доктора. Верно?

— Да, Харапай, верно. Они даже вспарывают у людей животы и ножом отсекают болезни.

— Вот видишь, ты уже во всем разбираешься, а говоришь, что боги помогают. Какие тут боги, тут человеческий ум помогает.

Пиапон задумался. Василий Ерофеевич тоже замолчал, решил дать другу обмозговать услышанное.

— Харапай, значит, ты и бачику[36] не веришь? — после длительного молчания спросил Пиапон.

— Они такие же обманщики, как и ваши шаманы.

Пиапон отчасти был согласен с Василием Ерофеевичем, он сам недолюбливал и не очень верил молодым шаманам, признавал только великих шаманов. А что касается попов, он, как и все нанай, не понимал их учения и потому не корил им. Но признаться в этом он все же не осмелился бы.

Василий Ерофеевич опять вытащил свои массивные часы и взглянул на них.

— Харапай, что ты в них видишь? — спросил Пиапон, надеясь, что его вопрос уведет неприятный разговор на другую стезю. Он не ошибся. Василий Ерофеевич начал рассказывать о часах. Пиапон и раньше видел карманные часы, но теперь впервые держал их в руке.