На главном острове архипелага — Нукагиве — к русским явился странный белокожий туземец. Его звали здесь «Тутта-Будона», хотя раньше он носил имя Эдуарда Робертсона.
Робертсон был женат на внучке здешнего короля, «сиятельного» Танега Кеттенове, пожилого и добродушного человека. В разговорах с Шемелиным Робертсон упоминал об Ост-Индии, Китае и даже Петербурге, где он когда-то бывал. Но все это вспоминалось ему лишь как сон: слишком много лет англичанин жил на пальмовом острове.
У Робертсона на Нукагиве был враг — еще один европеец, который тоже искал встречи с русскими. Этого человека звали Жаном Жозефом Кабри, но звали так когда-то очень давно. На Нукагиве он носил имя Шоу-Цгоу, русские же матросы назвали его «диким французом». Когда он после кораблекрушения попал в плен, нукагивцы хотели его съесть, но француза спасла какая-то молодая красавица, и галантный Кабри в честь этого знакомства сделал себе роскошную татуировку.
Рассказывая свою историю, Кабри поминутно оглядывался на Робертсона. Узнав, что англичанин и француз враждуют здесь, так сказать, не в частном порядке, а как представители великих держав, Федор Толстой стал еще пуще подтрунивать над ними, а затем пожелал татуироваться, что и сделал по протекции Кабри.
Поскольку русские впервые знакомились с Океанией, для нас интересны и те бытовые мелочи, которые заметил зорким глазом Шемелин. В частности, он описал в журнале визит короля. Танега Кеттенове с каменным топором в руке прибыл на «Надежду» в сопровождении свиты в восемь человек. В кают-компании гостям подали чай, но они не знали, как его пить. Островитян поили как детей — с ложечки. Король, войдя во вкус, сам взял ложку и с ее помощью съел весь сахар, который был на столе. Старый владетель Нукагивы был, однако, себе на уме: он выпросил в подарок двух бразильских попугаев, кур и петуха…
…Русская наука обогащалась первыми сведениями об Океании. Федор Шемелин, сколько мог, помогал этому делу. Англичанин дал Лисянскому словарик местного наречия и помог собрать предметы для этнографических коллекций. Сбор коллекций был поручен Шемелину, натуралисту Брыкину, художнику Курляндцеву и егерю Петру Филиппову. Они сошли на берег и углубились внутрь острова (моряки меж тем исследовали порт Чичагова и реку Невку на Нукагиве, открытые Лисянским, а Беллинсгаузен наносил на карту новые земли). Первые русские шли по Нукагиве сквозь вечнозеленые рощи. Шемелина вел телохранитель с пращой в руке — островитянин Мугау. Приказчик из Тобольска делал на ходу заметки в своей книжке.
Русские были приняты королем Нукагивы в селении близ бухты Чичагова на 8° южной широты и 139°42′15″ западной долготы. Затем они гостили в хижинах островитян, под кровлями из листьев хлебного дерева. Шемелин удивлялся: с одной стороны — странные вкусы этих людей, с другой — радушное гостеприимство, любовь к детям и строгость нравов. В эти дни Шемелин написал целую главу о хозяйстве туземцев — «О кухне или их поварском искусстве».
На корабль путники возвратились с приобретениями для Кунсткамеры: копьями, палицами, ожерельями.
Скоро Федор Шемелин закончил описание острова Нукагивы и его жителей.
В мае корабли покинули Маркизские острова и пошли на Гавайи. Во время отплытия в прощальной суматохе на борту «Надежды» оказался «дикий француз» Кабри. Его забыли отвезти на берег. Кабри сначала рыдал, рвался назад, но вскоре успокоился и свел дружбу с Федором Толстым.
Робертсону русские оставили много семян различных культурных растений. Если он посеял их и они взошли и размножились, то можно считать, что земледелие на берегах Невки, на юге Тихого океана, обязано этому визиту русских кораблей.
У КОРОЛЯ ТАМЕАМЕА ГАВАЙСКОГО
В последние дни мая 1804 года русские корабли достигли Сандвичевых островов. Знойное солнце, аромат сандалового дерева, звон волн на коралловых рифах… Здесь уже не было той первобытности, которую русские наблюдали на Нукагиве.
Король островов Тамеамеа уже со времен Кука знал европейцев. Они помогали ему строить корабли, помогли и одолеть соперников в борьбе за власть. Беглый английский матрос Юнг с 1791 года жил на Гавайях, считаясь наместником короля.
Шемелин узнал, что задолго до них сюда приходил на корабле «Юникорн» ост-индский пират Барбер и рассказывал о резне в русско-американской крепости Ситха — резне, которую он сам и устроил при помощи своих лазутчиков и подкупленных индейских старшин. Сюда, на Гавайи, Барбер приходил с добром, награбленным в Ситхе. Услышав это, командир «Невы» Лисянский решил при первой же возможности пойти к Ситхе, чтобы взять ее обратно.
На Гавайях русские пробыли месяц. Лисянский составил канакский словарик, а Шемелин трудился в каюте над полным описанием Сандвичевых островов. Он побывал на месте будущего города Гонолулу на острове Оаху, видел и самого короля и его наместника Юнга.
На Гавайях к путешественникам прибавился еще один спутник: молодой канак Кенохоя, который потом стал Василием Федоровичем Моллером, пожелав ехать на «Надежде» в Россию.
Скоро перед кругосветчиками открылся берег Камчатки. Федор Толстой к тому времени успел устроить какой-то новый скандал, и Крузенштерн не замедлил в Петропавловске списать его с корабля. «Дикий француз» тоже остался здесь. Начальник Камчатки Кошелев, самодур и деспот, приютил у себя и Толстого, и Кабри.
«Надежда» направилась в Японию. Лисянский на «Неве» в это время шел на всех парусах к разоренной Барбером русской крепости Ситха.
«ЧАС ЗМЕИ»
В Нагасаки русских ждало разочарование. Письмо на право входа кораблей в Нагасаки — знаменитый документ, выданный когда-то посольству Шелехова — Лаксмана, — был отобран у Резанова японским губернатором еще при входе в Нагасакскую гавань.
Письма на имя императора Японии от русского правительства, начертанные жидким золотом и вложенные в ящик, обтянутый парчой, были отправлены к губернатору в Эдо (Токио). Затем русское посольство начало испытывать одно за другим всяческие унижения, изобретенные для них двумя нагасакскими губернаторами (бугео). Японский историк Окамото Рюуносукэ сохранял в своих архивах документы о приеме посольства Резанова. В правилах приема был даже такой пункт: русских, когда они придут, остановить на определенном месте, поставив там плевательницы…
В час змеи — по-нашему, в 10 часов утра — Резанова вызвали в канцелярию губернаторов Хида Бунго но ками и Нарусэ Инаба но ками. Оба бугео вели себя неприлично, даже ехидно подмигивали друг другу, когда Резанов заводил речь об установлении торговых связей. Подарков, например статую слона с часами, которую так берег Шемелин во время пути вокруг света, японцы не брали. Все слова Резанова они встречали с улыбочками и твердили лишь одно: русскому кораблю лучше всего уйти. Резанов зеленел от гнева, но молчал. Так ни с чем и вернулся он в замок Мегасаки, где жили все русские.
И второй визит к губернаторам окончился тем же — отказом в торговле и советом уходить как можно скорее в море. Резанов был очень расстроен.
Шемелин, как русский человек, конечно, разделил скорбь Резанова. Но Федор Иванович продолжал вести свой журнал. На его страницах мы находим любопытные записи о развлечениях, которые русские устраивали для японцев в Нагасаки. Так, естествоиспытатель Лангсдорф показывал неизвестную до тех пор японцам электрическую машину, привезенную на «Надежде». Он же соорудил из японской бумаги огромный воздушный шар. Шар вырвался, набрал большую высоту и упал в залив. Тогда натуралист построил второй шар, восемнадцати футов длиною — прообраз нашего дирижабля! Шар имел гондолу, его украшали рисунок русского герба, гирлянды из хризантем и зелени. Этот летательный аппарат парил над Нагасаки на высоте в двести сажен…
Но так или иначе Японию надо было покидать.
Федор Шемелин успел все же собрать ценные заметки о Японии, ее богатствах, полезных ископаемых, торговле.
В июне 1805 года наши аргонавты вернулись в Петропавловск-на-Камчатке, для того чтобы высадить Резанова, торопившегося в Русскую Америку, Калифорнию и затем Петербург — делать доклад о походе.
