Василий Ермолаев Бугор, продолжая свои странствия, дошел, отсюда до Анадыря. Иван Москвитин открыл Охотское море, Курбат Иванов первым исследовал Байкал, Иван Похабов, основав будущий Иркутск и открыв Селенгу, пошел «к мунгальскому царю к Цысану, для проведывания серебряные руды и Китайского государства». Основатель Братского острога Максим Перфильев, исследовал Селенгу, а потом поплыл к устьям великих сибирских рек. Петру Бекетову посчастливилось открыть почти непрерывный водный путь между Ангарой и Амуром.

Сразу же после основания Братского острога землепроходцы получили различные устные сведения не только о Китае, но даже о Тибете и далай-ламе. Затем, на исходе первой половины; XVII века, Братский острог перенесли от Падуна к устью Оки.

Отважные служилые люди, презрев опасности, шли на стругах и каюках к Падуну, Долгому, Пьяному и другим порогам и перетаскивали свои суда на руках через каменные гряды. Зоркие глаза путешественников различали среди бурных вод Ангары отдельные «конь-камни», «языки», «камни-лебеди», гранитные «лопатки».

На порогах Ангары и в Братском остроге побывал протопоп Аввакум — подневольный участник даурской экспедиции Афанасия Пашкова. «Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменный, яко стена стоит, а поглядеть — заломя голову», — описывал Аввакум окрестности Долгого порога. Протопоп запомнил и «три залавка через всю реку» на Падунском пороге. Но струги Пашкова, подлинные речные корабли, вмещавшие по 50 человек каждый, миновали грозные препятствия и пошли дальше в «самые глубочайшие пределы» — Байкал, Селенгу, Хилок, Шилку, Ингоду. Ангарские пороги не могли задержать движение русских людей.

Летом 1675 года Братский острог встречал посольство Николая Спафария, спешившего в Китай. Этот ученый человек тоже осмотрел Братск и Ангару с ее сиенитовыми и гранитными теснинами. По Ангаре проплыл, направляясь в Маньчжурию, передовой гонец Спафария — Игнатий Милованов, уже успевший побывать в Пекине, в гостях у императора Кан-си.

Братский острог окружали пашни, возделанные русскими людьми и бурятами. В самой крепости стояли «многие анбары хлеба», собранного в порядке десятинной подати. Когда на Амуре и Зее были открыты «сильные, большие, неисповедимые, сильно добрые хлебородные места», даурские воеводы предлагали пашенным людям из Братского острога переселяться на эту целину.

В конце XVII века в Братском остроге появились охочие жемчужники. Первым был каргополец Семейка Васильев. Добыв на Ангаре однажды крупное жемчужное зерно и с дюжину малых жемчужин, Семен написал «скаску» о своих поисках.

«В Брацком де уезде на Ангаре реке жемчюжная раковина есть, — писал он и добавлял: — а то де место, где ныне жемчюг сыскали, будет промыслу жемчюгу прочно…»

Ввиду важности открытия Семейка ездил в Енисейск с докладом. Жемчужника вновь послали на Ангару, положив ему денежное, хлебное и соляное жалованье. Когда Васильев умер, на его место, заступили бывшие его помощники — Иван Федотов из Соли Вычегодской и Гаврила Тарасов. Ловцы жемчуга ездили из Братского острога на Ангару, Белую, Китой, озеро Проток.

Летом 1687 года к Братскому острогу приплыла невиданная дотоле воинская сила — более двух тысяч стрельцов, сопровождавших посольство Федора Головина. Он должен был заключить мирный договор с полномочными представителями богдыхана.

Вскоре наступило время, когда по Ангаре пошли струги, груженные даурским серебром и нерчинским свинцом, суда с китайским шелком и ревенем. По реке проплыл «камчатский Ермак» Владимир Атласов.

…В конце XVIII века великий илимский узник А. И. Радищев не раз беседовал с братскими лоцманами, собирая данные по истории судоходства на ангарских порогах.

Радищев сожалел о том, что судовую кладь надо было перевозить сушей вокруг Падуна и лишь после этого вновь нагружать корабли. Но он верил в будущее Ангары, считая ее главным звеном непрерывной связи России с Китаем. Радищев предсказывал, что Ангара и Иркутск со временем будут «главою сильные и обширные области».

Это были беспокойные и горячие годы. И завоеватели, и мирные открыватели новых земель на северо-востоке, разумеется, не знали, что их память будет впоследствии тревожить историков. Все было просто и буднично. Не известный никому Василий Бугор выстроил посреди Енисейска десять удальцов лыжников и, перекрестившись на восток, пошел вместе с ними искать великую реку Лену.

В том же, 1628 году братья-устюжане Ярофей и Никифор Хабаровы бродили по гиблой тундре от Мангазеи до Таймыра. Служилый человек Семейка Дежнёв тогда еще обивал пороги тобольских и енисейских съезжих изб.

На берегах Лены выросли стены первого русского острога, а вскоре казаки пришли на быстрый Анабар и Вилюй. Елеска Буза добрался по Лене до Ледовитого океана и сыскал Яну, где взял с туземцев два сорока соболей. Обо всем этом служилые люди писали в Тобольск. Из Тобольска челобитные и отписки открывателей шли в Москву, в недавно учрежденный Сибирский приказ. Многие из этих бумаг были, вероятно, известны некоему Василию Пояркову[1].

Служил ли он до 1638 года именно в Тобольске или только пришел туда в свите Головина из Москвы, мы не знаем. Ни одна сибирская летопись не дает прямого ответа на этот вопрос, и точно неизвестно, где набирались чиновники для якутского похода — в Тобольске или Москве. А Василий Поярков был именно чиновником, и довольно крупным. Он состоял для особых поручений при особе воеводы — его управляющим делами, советником.

И вот… «в 1639 году июня в 21 день ехали мимо Тобольска на великую реку Лену, в Якутский острог, первые московские воеводы, город якутской ставить, и своим столом по Государеву указу быть седоками, стольник Петр Петрович Головин, да стольник же Матфей Богданович Глебов, да дьяк Ефим Варфоломеев сын Филатьев», — говорит летописец.

Не рукой ли Пояркова была написана «наказная память» воеводы Головина на имя воеводы тобольского князя Темкина-Ростовского? Она гласила, что государь указал: «взять у вас в Тобольске, на свою государеву службу, в новую сибирскую землю, на великую реку Лену, тобольских служилых людей двести сорок пять человек, с Березова пятьдесят человек…» Отряд Глебова и Головина по тому времени был огромным. Двое воевод, дьяк, два письменных головы, пять детей боярских, трое подьячих, четыре попа, дьякон, два толмача, два оружейника. Это, так сказать, высший и средний командный состав. Он повелевал почти 400 рядовыми, добрым десятком младших командиров.

Историк Якутии Майнов считает, что эта сила была приготовлена против восьми тысяч якутов и тунгусов, спавших на копьях и ножах и все время тревоживших первых русских поселенцев. Ведь Якутск как острог существовал всего семь лет. Енисейск ишь недавно был основан, а частокол Верхоянского острога, заложенного Постничком Ивановым, только что был поставлен. Не легок, не короток был путь из Тобольска в Якутский острог!

Огромная и дикая страна, редкие поселения русских, отгородившихся высокими палисадами от неисчислимых своих врагов, смертная маета — цинга и голодовки. И наряду с этим — бесстрашие и удаль стрельцов и служилых людей. На тучных землях Сибири всходил первый ржаной колос; пахарь с пищалью в руке сторожил свои посевы на берегах Енисея и Лены. Насколько должен был быть предприимчив, тверд и бесстрашен земледелец Ленского края в то время!

Поярков и Головин встретили одного из таких людей на берегу реки Куты, при ее устье, где со дна небольшого озера били соляные ключи. Кряжистый светлоглазый устюжанин, варивший соль у себя на родине — в Устюге, Тотьме или Соли Вычегодской, придя на Куту, поставил на озере колодцы и варницы. Соль он добывал хорошую — не хуже, чем соловецкая и печенегская.

Ерофейко Хабаров — так звали солевара — возделывал здесь пашни и рубил лес. После службы в Енисейске, хождения к Мангазее и Таймыру Хабаров с братом Никифором возвратились было в Устюг Великий, но вскоре, помолившись Прокопию Праведному, подались в Сибирь снова. Они шли вслед за толпой вологодских и устюжских переселенцев, которых гнали по царскому указу вместе с двинскими девками, предназначенными в жены енисейским и ленским стрельцам.