Восьмилетний Шон смеялся, восхищаясь мастерством отца. Энни же смотрела в сторону, не делая попыток скрыть неодобрение. Ей было одиннадцать, и она превратилась в типичную маменькину дочку, усвоившую все уроки матери. Но тем не менее Уиллоус всякий раз удивлялся, как много изобретательности проявила Шейла, чтобы объяснить детям и оправдать его неожиданный уход из дому…

Наконец отец отложил отстрелявшее духовое ружье на прилавок.

– Что дальше, Энни? Какие пожелания?

Девочка равнодушно пожала плечами.

– Практически никаких, – сказала она.

– А как ты посмотришь на то, что мы позвоним в общество по спасению животных? – спросил он.

– Как это?

Уиллоус улыбнулся.

– Это общество по предупреждению жестокости к оловянным животным. – Он взглянул на дочь, подмигнув ей.

Энни засмеялась, ее плохое настроение как рукой сняло.

– Может, лучше пойдем кататься на роликовых санях?

Уиллоус сделал вид, что испугался.

– А помните, – спросил Шон, – вы обещали взять меня на автодром. Помните?

Уиллоус кивнул.

– Автодром находится в миле отсюда, – подхватила Энни и тут же нахмурилась.

– В чем дело? – поинтересовался отец. – Вы боитесь роликовых саней?

– Ничуть, – с обидой, что его заподозрили в трусости, ответил Шон.

– Но папа обещал автодром.

– А почему бы нам не пойти сначала на роликовые сани, так как это ближе, а потом уже на автодром. Хорошо?

– Согласен, – сказал Шон.

Энни завела глаза, как взрослая, пытаясь таким образом выразить недовольство братом.

Держась за руки, они втроем медленно пробирались сквозь толпы гуляющих.

Худой парень, одетый в выцветшую черную свободную рубашку и джинсы, поддерживаемые на бедрах длинной цепью от мотоцикла, опустил металлическую решетку безопасности и хлопнул, чтобы убедиться, что она встала на место. Он улыбнулся Уиллоусу.

– Получите лучшие места в санях.

Уиллоус удивленно посмотрел на него, но парень, снова улыбнувшись, предложил пройти.

Он с ребятами устроился в первом ряду ведущих саней. Перед ними – лишь след узкой колеи да двойные обручи полированной стали, которые тревожно поднимались к ярко–голубому небу. Было так тесно, что его колени касались металлической переборки. Он переменил положение, безуспешно пытаясь найти более удобное место для ног. Сани неожиданно накренились вперед. Он, подбадривая, обнял детей. Шон, правда, попытался отодвинуться на дюйм или два, стремясь утвердить свою независимость. Они медленно поднимались вверх. И с каждой минутой угол подъема становился все круче.

Достигнув вершины, прежде чем спуститься, сани заколебались. Уиллоус всматривался в раскинувшийся внизу и разрушающийся корпус здания, некогда построенного в стиле ампир. Четверть века назад он выиграл здесь ярко–красную ленту, заняв третье место на лыжных сборах в высшей школе. Его время было четыре минуты тридцать секунд. К сожалению, недостаточное для того, чтобы его бюст был отлит в бронзе. Он улыбнулся, вспоминая вялые аплодисменты, когда он поднимался на пьедестал почета.

– О чем ты думаешь, папа? – спросила Энни.

– О растраченной зря юности, – ответил Уиллоус. У него не было времени объяснять, так как неожиданно они помчались вниз, раскачиваясь из стороны в сторону. Колеса грохотали, новое платье Энни раздувалось, волосы путались от ветра.

Они спустились в долину. Уиллоус почувствовал сильное давление решетки безопасности. Где–то позади него вскрикнула какая–то девочка. Затем их вытолкнуло снова наверх и понесло к горизонту, заполненному металлическими мостами.

Уиллоус попытался закрыть глаза, но от этого почувствовал себя только хуже.

На самой вершине колея резко повернула влево. Тупой нос саней, казалось, повис в пустоте, и на какую–то долю секунды Уиллоус подумал, что они вот–вот рухнут. Он смутно понимал, что Энни, глядя на него, пытается обрести уверенность, и потому старался улыбаться. Затем их снова рвануло из стороны в сторону. Шон поднял руки вверх, и ветер надул рукава его рубашки. Уиллоус непроизвольно прижал сына к себе, ощущая его хрупкие косточки.

Сани снова куда–то нырнули и помчались на этот раз гораздо быстрее. Некоторые пассажиры, не выдержав темпа, кричали. Он не мог бы с уверенностью сказать, веселятся они или пребывают в страхе. Он твердо знал только то, что чувствовал сам.

Поездка в санях продолжалась несколько минут, но когда она закончилась, Уиллоус почувствовал, что получил больше, чем заплатил.

– Теперь мы можем пойти на автодром? – спросил Шон.

Уиллоус взглянул на часы – половина третьего. С утра он легко позавтракал, второго завтрака вообще не было, и он почувствовал, что голоден.

– Давайте сначала поедим чего–нибудь, – предложил он.

– Можно взять пиццу? – спросил Шон.

– Конечно.

– И кока–колу?

– Все, что хотите.

– Что ж, я не возражаю присесть где–нибудь на пару минут, – согласился сын.

Уиллоус поддержал это заявление. С тех пор как они пришли на ярмарку, ими было пережито множество впечатлений. Они познакомились с несколькими выставками, посмеялись над каждым искаженным изображением в зале кривых зеркал, визжали от страха и наслаждения в Туннеле Судьбы, не считая времени, потраченного на стояние в очередях. Иными словами, бесконечно длинные периоды вынужденного безделья чередовались с моментами радостного возбуждения.

Не существует на свете детей, которые бы не жаловались. Но кажется, его сын и дочь воспринимали паузы как подарок, а что касается самого Уиллоуса, то он был доволен тем, что находится рядом с ними, принимая участие в небольших радостях и огорчениях, которые подарил им этот день.

В одном из множества выносных ресторанчиков, рассеянных по ярмарке, Уиллоус заказал греческий салат и ананасовую пиццу.

Подавала еду женщина лет пятидесяти, у которой, казалось, под выцветшим лимонно–зеленым рабочим халатиком никакой другой одежды не было.

– От этих печей такая жара, – сказала она, уловив его удивленный взгляд. – Хотите что–нибудь выпить?

– Большой кофе и две маленьких кока–колы.

Женщина достала из–под прилавка маленькую, заранее сложенную картонную коробку без крышки и указательным пальцем вставила боковые защелки. Уиллоус наблюдал, как она заполняет коробку кусками пиццы, салатом и безалкогольными напитками. На прилавке лежала стопка бумажных салфеток. Он взял себе три. Женщина послюнявила огрызок карандаша и, набросав несколько цифр на обрывке газеты, сообщила:

– С вас семь пятьдесят.

Уиллоус протянул десятидолларовую банкноту и положил в карман сдачу.

Энни и Шон заняли ближайший стол. Он сел рядом и разделил еду на троих.

– Ты взял какие–нибудь соломинки? – спросил Шон.

– Здесь их нет.

– А ты спрашивал?

– Нет, но я видел.

– Мама всегда дает нам соломинки…

– Нет, не всегда, – сказала Энни, быстро придвигаясь к отцу.

Уиллоус медленно ел нарезанную ломтиками пиццу. На вкус она была даже хуже, чем на вид. Он подцепил пластмассовой вилкой немного салата.

– Ты можешь взять и мой тоже, если хочешь, – сказал Шон, слизывая томатный соус со своих растопыренных пальцев.

– Невкусно, – сказала Энни, отставляя тарелку.

– Могу я получить на десерт сахарную вату? – хитренько улыбнулся Шон.

– Конечно, только если съешь немного салата.

Уиллоус отставил в сторону пустую картонную коробку, сделанную просто, но элегантно.

Энни придвинулась поближе к отцу.

– Можно тебя спросить кое о чем, папа?

– Что за вопрос, душенька, конечно!

– Почему ты ушел из дома?

Хотя Уиллоус и предполагал, что подобный разговор может случиться в любое время, вопрос все равно оказался для него неожиданным. Он посмотрел через стол на сына. Мальчик играл вилкой, стараясь расширить расстояние между ее пластмассовыми зубьями.

– Ты разве не говорила об этом с мамой? – осторожно посмотрел на дочь Уиллоус.

Энни кивнула.

– И что она сказала?