— Похоже, что это действительно так, — пробормотал Бжеский.

— А сейчас я докажу вам правильность моего главного утверждения, которое звучит так: «То, что химики называют материей, не может быть субстанцией, в которой рождается ощущение». То есть ни жиры, ни фосфор, ни их соединения, никакие клетки и нервные волокна…

— Тогда вы, пожалуй, совершите чудо, — прошептал Здислав.

— Если бы мозг был субстанцией, способной ощущать, — а мы знаем, что физиология это отрицает, — то, во-первых, этой способностью должен был бы обладать каждый атом кислорода, водорода, фосфора и других веществ, входящих в состав мозга; во-вторых, должен был бы существовать какой-то один атом, который вбирал бы в себя опыт всех остальных атомов, и этот центральный атом как раз и представлял бы собой нашу душу. Разумеется, бессмертную душу, ибо атомы, согласно науке, неуничтожаемы.

— А почему вы не допускаете, что из нечувствительных атомов может сложиться какое-нибудь соединение, способное ощущать? — спросил Бжеский.

— Да по той же причине, по которой слепые, собравшись в кучку, не станут зрячими.

— Но ведь атомы могут создавать соединения, обладающие совершенно новыми свойствами. К примеру, серная кислота в корне отличается от серы, кислорода и водорода, это — новое вещество, которое нельзя объяснить свойствами элементов, из которых оно состоит.

— Нет, сударь, — возразил Дембицкий, — серная кислота — это не «новое» вещество; она лишь стала новым видом химической энергии, который впитал в себя химическую энергию своих составных частей. И, что особенно интересно, в серной кислоте заключено меньше энергии напряжения, чем сумма энергии, заключенной в ее составных элементах. В этом отношении химические связи напоминают финансовые компании. Икс вкладывает сто рублей, игрек — двести, а зет — триста; все они внесли шестьсот рублей, но какую-то часть этой суммы поглотит помещение, инвентарь, бухгалтерские книги, без которых компания не может существовать, и только сто, двести, четыреста рублей составят оборотный капитал, то есть энергию напряжения этой финансовой компании. Но если бы икс, игрек и зет не имели каждый в отдельности ни гроша, то, как их ни переставляй, все равно у компании не будет ни гроша. Допустим, однако, что атомы обладают способностью ощущения, даже сознанием, что вполне вероятно, но и в этом случае сосредоточение подобных атомов не создаст единства, обладающего каким-то общим ощущением, каким-то единым «я». Ведь вот люди обладают способностью ощущения, сознанием, разумом и могут передавать друг другу свои ощущения и мысли. И что же? Если соберутся вместе два человека или миллион людей, если они будут общаться между собой любыми способами, если даже в одну и ту же секунду ими будут владеть одинаковые чувства: любовь, радость, гнев, все равно они вместе не создадут нового организма, который обладал бы единым ощущением и мог бы сказать: «Я, общество, ощущаю то-то и то-то». Ибо у каждого из этих людей было бы только свое собственное ощущение, которое никогда не слилось бы с иными и не создало бы нового, высшего ощущения, высшего «я». Мог бы произойти только один случай: общество выбирает одного из своей среды, сообщает ему свои мысли и тем самым порождает в нем некое подобие общественного разума. Но и тогда только этот человек будет ощущать порожденные в нем мысли. Так и с атомами мозга. Быть может, различные атомы обладают ощущением, каждый своим; быть может, они передают свои ощущения какому-то одному атому, который таким путем сочетает в себе все разнообразие раздражений с единством ощущения и становится как бы нашим «я», нашей душой, бессмертной, как бессмертен сам этот атом. К несчастью, физиология учит, что атомы мозга находятся в состоянии непрерывного изменения, и если бы даже в мозгу существовал какой-то центральный атом, то и он через несколько месяцев улетучился бы, а с ним исчезло бы и наше «я», которое в действительности остается самим собой и претерпевает лишь самые незначительные изменения.

— Так, так… — пробормотал Бжеский после минутного раздумья. — Но почему, рассуждая об атомах, вы подменяете их людьми, о которых заведомо известно, что они обладают способностью ощущения и сознанием?

— Да потому, что я не тот философ, который для создания теории света занимается не светом, а фитилем и керосином. Я говорю об ощущении, хочу объяснить его, следовательно, я должен заниматься поисками только ощущения и искать должен его там, где оно есть: в себе самом и в других людях. Если вы дадите мне возможность наблюдать ощущение в животном или в растении так же, как я могу наблюдать его в себе, то я буду говорить о животных и растениях, даже о минералах и химических элементах.

— Видите ли, — заметил Бжеский, — все, что вы говорите, может быть, и похоже на доказательство, но мне оно представляется мало убедительным.

— А что вы называете убедительным доказательством?

— Ну, хотя бы небольшой расчет…

— Хорошо. Сложите сколько угодно предметов, не обладающих ощущением, и умножьте сумму на любое число; этот расчет убедит вас, что никакого ощущения вы не получите.

— Так! Ну, а как же опыт? — с улыбкой спросил Здислав.

— Возьмите людей, обладающих способностью ощущения и сознанием, и попробуйте объединить их в любые группы, вы убедитесь, что у вас не получится ни общего, единого для всех ощущения, ни общего сознания.

— Так ведь это будет опыт по аналогии, а не непосредственный…

— А где вы, сударь, видели непосредственные доказательства ну хотя бы в измерении расстояния от земли до солнца? — спросил Дембицкий. — Механика, астрономия, физика в девяносто девяти случаях из ста опираются на дедукцию и аналогию, и тем не менее их называют точными науками. Почему же дедукция в области психологии не может дать точных результатов? Ведь она опирается на ощущение, а в мире и в науке нет истины более достоверной, чем ощущение.

Подперев голову рукой, Бжеский в раздумье пристально смотрел на старика.

— Вы правы, сударь, — сказал он наконец, — наше поколение не знакомо с философией и диалектикой, и поэтому я, например, не в состоянии опровергнуть ваши взгляды. Но что вы думаете о Тэне?

— Это великий мыслитель и писатель, — ответил Дембицкий.

— Видите ли, — продолжал Бжеский, — у вас большие расхождения с этим великим мыслителем, потому что вы говорите о единстве нашего «я», которое не может слагаться из атомов, а Тэн утверждает, что наше «я» как раз состоит из подобия атомов, вернее, из бесконечно дробных впечатлений, которые стоят так близко друг к другу, что выступают как одно целое. Выходит, никакого единого «я» нет.

— Простите, сударь, — возразил Дембицкий, — ссылаясь на автора, надо помнить, о чем он говорит и что хочет доказать. Так вот Тэн, насколько я его понимаю, в своей книге «О разуме» хотел показать, как из единичных впечатлений, идущих из внешнего мира или рождающихся в нас самих, создаются мысленные представления об этом мире и о нас самих. Он считает, что эти представления похожи на мозаику: издали это как будто живопись, а вблизи оказывается, что картина составлена из разноцветных камешков. Но что представляет собой основа, на которую налеплены эти камешки? Что представляет собой то существо, с его бытием или небытием, которое обманывает себя мнимой целостностью своей мозаики? Об этом Тэн не говорит. Напомню, однако, что в конце своей книги он признает правомерность существования метафизики и ее методов исследования. А душа относится к области метафизики, хотя, по моему мнению, к метафизике следует отнести и всю нынешнюю математическую физику с ее атомами, теорией газов и оптикой. Когда мы говорим, что величина атома равна одной двухмиллионной части миллиметра, что частица водорода в течение одной секунды девять миллиардов раз ударяется о соседние частицы или что красный свет возникает при трехстах восьмидесяти семи триллионах колебаний в секунду, — мы покидаем область опыта и выходим в океан метафизики. Ничего не поделаешь! Либо надо покинуть вершины, завоеванные современной наукой, и скатиться к плоскому скептицизму, признающему только то, что можно пощупать руками; либо нужно согласиться с тем, что «видимые вещи сделаны из вещей невидимых» и что реальный мир фактически начинается за пределами наших чувств.