Мадзя поблагодарила старушку за завтрак и направилась в указанную ей комнату. Она нашла там свой дорожный сундук и картонки, большой медный таз с водой, белоснежное полотенце и — ни живой души. Все, видно, были заняты, никто и не помышлял о том, чтобы занимать ее.

Брр! как здесь холодно! В ушах у Мадзи все еще отдается стук колес поезда, ее все еще поташнивает от паровозной гари, так трудно освоиться с мыслью, что она уже в Варшаве. Остановившись посреди комнаты, она закрывает глаза, чтобы представить себе, будто она еще не уехала из Иксинова. За дверью слышен шорох, — может, это идет мама? Кто-то кашлянул, — это, наверно, отец или майор! А это что? Ах, это пронзительные звуки шарманки!..

Как хотелось ей в эту минуту кого-нибудь обнять и поцеловать, как хотелось, чтобы кто-нибудь поцеловал ее. Если бы кто-нибудь хоть слово вымолвил, хоть послушал, как хорошо было ей дома и как тоскливо сегодня! Если бы услышать хоть одно слово утешения! Ни звука! По коридору бесшумно снуют люди; порою около лестницы кашлянет швейцар; в открытую форточку тянет духотой, а где-то далеко, на другой улице, играет шарманка…

«О моя комнатка, мой сад, мои поля! Даже наше маленькое кладбище не так уныло, как этот дом; даже на могиле бедного самоубийцы не так пустынно, как в этой комнате», — думает Мадзя, с трудом сдерживая слезы.

Если бы хоть что-нибудь напоминало тут Сольскую! Нет, ничего не осталось! Даже обои ободраны и стены покрашены в стальной цвет, напоминающий спокойные глаза панны Малиновской.

Когда Мадзя переоделась, к ней вбежала панна Жаннета.

— Ах, наконец-то! — воскликнула Мадзя, протягивая руки озабоченной девице, которая когда-то совершенно ее не занимала, а сейчас казалась самым дорогим существом в мире.

— Я пришла проститься с тобой, мы уходим сейчас с классом в Ботанический сад, а потом, может, не увидимся…

— Ты не зайдешь ко мне? — с сожалением воскликнула Мадзя.

— Не могу, сегодня мое дежурство.

— А нельзя ли и мне пойти с вами на прогулку? — спросила Мадзя умоляющим голосом.

— Право, не знаю, — ответила Жаннета с еще более озабоченным видом. — Попроси панну Малиновскую, может, она разрешит.

— Что ж, тогда до свидания, — грустно сказала Мадзя.

Тяжело ей было оставаться в этой светло-голубой комнате, но еще больше боялась она обращаться к начальнице за разрешением. Панна Малиновская так занята, что, если она откажет или разрешит с неохотой?

— Не больна ли ты? — спросила вдруг панна Жаннета. — А то я скажу, и к тебе сейчас же придет доктор.

— Ради бога, Жаннета, ничего не говори! Я совершенно здорова!

— У тебя такой странный вид, — сказала панна Жаннета и, слегка пожав плечами, простилась с Мадзей.

После ухода подруги Мадзя снова осталась одна со своими мыслями, которые так терзали ее, что она отважилась на героический шаг. Выйдя из комнаты, она пробежала на цыпочках через коридор, озираясь при этом так, точно собиралась совершить преступление, и в гардеробной отыскала мать начальницы.

— Сударыня, — сказала она, краснея, — у меня есть свободное время, не могу ли я помочь вам?

Старушка в эту минуту считала белье с пансионеркой, у которой от слез покраснели глаза.

— Дорогая панна… простите, панна Магдалена, — подняла она на Мадзю удивленные глаза, — чем же вы можете мне помочь? Скорее что-нибудь нашлось бы у Фелюни. Она сейчас у себя в кабинете.

И старушка снова взялась считать белье.

— Носовых платков пятнадцать, — говорила она пансионерке. — Написала, деточка?

— Написала, — прошептала девочка и руками, перепачканными в чернилах, стала тереть глаза.

— Надо четко писать, деточка, очень четко…

Выйдя из гардеробной, Мадзя со страхом вошла в кабинет, где панна Малиновская, склонившись над письменным столом, писала письма.

Услышав шум шагов, начальница повернула голову.

— Сударыня, не могу ли я чем-нибудь помочь вам? — тихо спросила Мадзя.

Панна Малиновская пристально на нее посмотрела, словно силясь отгадать, какую цель преследует Мадзя, предлагая ей свою помощь.

— Что вы, что вы! — воскликнула она. — Пользуйтесь, дорогая, теми часами свободы, которые вам остались. Работы у вас будет предостаточно.

Получив отказ, пристыженная и подавленная Мадзя торопливо удалилась к себе в комнату. Чтобы не предаваться отчаянию, она вынула из дорожного сундука все вещи, книги и тетради и стала их снова укладывать.

Занятие это не требует особого умственного напряжения, и оно успокоило Мадзю. Только теперь она поняла разницу между родным домом, где у всех было время, чтобы любить ее, и чужим домом, где ни у кого не было времени даже поговорить с нею.

Около трех часов в коридоре поднялось движение: пансионерки вернулись с прогулки, а затем пошли обедать. По отголоскам, доносившимся до ее слуха, Мадзя поняла, что девочки идут парами и тихонько разговаривают. При пани Ляттер в такие минуты было много шума, смеха, беготни, а сегодня ничего похожего!

«Обо мне забыли!» — вдруг подумала Мадзя, сообразив, что ее никто не зовет обедать.

Кровь бросилась ей в голову, слезы навернулись на глаза, с непреодолимой силой ее потянуло домой.

«Домой, домой! Не надо мне ни панны Малиновской, ни ее протекции, ни ее гостеприимства! Да моя мама с нищим так не обошлась бы, если бы он очутился у нас в обеденную пору! У меня девяносто рублей кредитками да несколько золотых майора, можно вернуться домой. А в Иксинове, если я в месяц даже пятнадцать рублей заработаю, никто не посмеет меня оскорбить!»

Так говорила себе Мадзя, в волнении расхаживая по комнате… на цыпочках. Она опасалась, как бы кто не услышал ее шагов и не вспомнил о ней. Ей хотелось, чтобы все о ней забыли, чтобы стены расступились и она незаметно смогла уйти из этого странного дома.

— Боже, боже, и зачем я сюда приехала? — шептала Мадзя, ломая руки.

Весь ужас ее положения представился Мадзе, когда она почувствовала вдруг, что хочет есть.

«У меня нет гордости, — думала она в отчаянии. — Как можно в такую минуту испытывать голод?»

Но тут она удивилась: наверху поднялось движение, раздался смех, беготня, звуки фортепьяно. Несколько пар, кажется, даже пустились танцевать.

— Что это значит? — сказала она себе. — Стало быть, и здесь можно веселиться?

В эту минуту послышался стук в дверь, и в комнату, улыбаясь, вошла панна Малиновская.

— Теперь наша очередь, — сказала она, — прошу!

Она взяла Мадзю под руку и повела в комнату своей матери, где был накрыт стол на три персоны и дымилась суповая чашка.

«Боже, я так никогда и не поумнею!» — подумала Мадзя, смеясь в душе над собой.

Мрачные мысли прошли, зато разыгрался аппетит.

— Ну, вот, как будто немножко отдохнула, — заметила панна Малиновская после жаркого. — Право, мне даже завидно, что вам не удалось открыть маленький пансион в этом вашем Иксинове.

— О, я вернусь и открою хотя бы два класса: приготовительный и первый, — ответила Мадзя, желая успокоить хозяйку дома.

— Два класса тоже дадут себя знать, особенно на первых порах. Нам-то это знакомо, правда, мама?

— Ах! — вздохнула старушка, хватаясь руками за голову. — Да тебе еще такой пансион достался! Не приведи бог! Знаете, панна Магдалена, — обратилась она к Мадзе, — сколько я слез пролила, сколько ночей не спала прошлую четверть! Но Фелюня железный человек. Да!

— Можно мне заходить изредка к вам, чтобы присмотреться к делу? — робко попросила Мадзя у начальницы.

— Пожалуйста, но что вы здесь увидите, дорогая? Надо раньше всех вставать, позже всех ложиться, за всем следить и, что самое главное, каждому сразу определить его обязанности, и никаких поблажек! Когда пани Ляттер не исключила первую пансионерку за то, что та с опозданием явилась от родителей, все было потеряно. С этой минуты начались визиты студентов к панне Говард, прогулки панны Иоанны. Однако не будем говорить об этом. Вы знакомы с пани Коркович, у которой будете работать?