«Однажды завтра» Ультрасинее утро. Мир продолжает вести свой дневник. А мы — как страницы, что вырваны из зеленых и солнечных книг и остались одни оглавления в домоуправлениях вместо них. Но там, где мы числимся «выбывшими», вписаны вы — бывшие мы. Вы (как некогда мы) про себя говорящие: «Мы». Ты усмешкою сердце мне не щеми. Там имеются также и я (как некогда я) говорящие: «Я» — про себя. Оглянись, там один из будущих я, роясь по букинистам, обнаружил пустой переплет затесавшийся между томами Дюма или Сартра, без страниц, без заглавья, без автора… Прыгает с восьмого этажа, бежит по проспекту, размахивая бумагою, кричит: — Товарищи, это ж я! Я нашелся однажды завтра! *** Вот и все. А теперь, когда книга закончена и автор ее восстановлен, я могу заняться чем-нибудь новым, другим. Может быть, под заглавиями раньше стояли другие слова и кое-что из нюансов неясно. Но я ничего не солгал. Это главное. Главное — создано нечто потерянное. А теперь оно есть. И можно прочесть, и как будто все так и было. И так он и выглядит — этот. Вот что я предлагаю как метод возобновления людей, которых давно уже нет. Так может сделать каждый поэт — вернуть ушедших любимых, забытых, зарытых в зеленых просторах. Теперь это проще простого. Нужно только помнить, что мы не одни, что были они. Что в одних мы кончаемся, а в других начинаемся снова. И последнее слово: нельзя, чтобы кто нибудь умер совсем. Теперь я покончил со всем, и не требуется добавления. Осталось одно: написать оглавление. Вот оно… БОЛЬНИЧНАЯ ТЕТРАДЬ (1964–1972) Больничный сон Сп — ичка, спи — ртовка, шприц с па — нтапоном… Спи, усни, плыви через песчано-пустынные Спи в спокойную теплую Сплю. И пусть за спи — нкой кровати стоит полнейшая Спишь. Бессонница заперта на крючок в бессонно урчащей уборной. Сплю — щив подушку, сплю спущенною рукою в Снись. Сон — слон, десять слонов, сто слонов, сон — складчатокожее, огромнокаменное многослоновье, сон — огромноокое глазоухощеконосодышащее сплю на подушечной отмели снов, и глаза мои сонные спящерицы. Сплю без просьбы, сплю без просыпа, сплю, как спит, вздыхая, госпиталь и — кто доктора, кто господа… Сплю, как чумные селения спят и видят исцеление. Сплю, как спят дубы столетние перед рубкой. Как, по-заячьи, никаких забот не знающие, спят в сугробах замерзающие. «Привет!»
Человек ест чебурек. Ножа вонзает лезвиеце. Чебурек разрезывается, и чебурека нет. «Привет!» Человек кричит о помощи! Карета Скорой помощи. Раз! В живот вонзают лезвиеце, и человек раз — резывается. Два! И человека нет. «Привет!» В разрезе Разрез по животу — живой разрез. Рез — раз! Раз! — улей, топором разрубленный, судороги обезглавленных и обескрыленных пчел. Раз — рушенный бомбардировкой дом, где изразцы висят в разрезе. Рез — екция живого и дышащего мяса, резинки мышц и нервов, разгромленные витражи соборов, разрезанные автогеном рельсы, разбитые шпалы, резкие визги разодранного железа, развод, разрыв, разлад, разрез. Соседняя койка Забывается все, забывается… Мозг шумит о пропаже и краже, забывается, даже как гвоздь забивается. Забывается где и когда? И как мышь от кота в уголок забивается, и как пылью часов механизм забивается, забывается с кем и при ком? И как стонущий вол мясником забивается для жарких и приправ… Забывается все — и, к подушке припав, умирающий сном забывается. Окно Окно. Оно мое единственное око. Окружность неба. Окаймленность мира. Оконной рамы окающий рот. Околыш крыши над палатой. Окраска охрой. Оконченность всего. Окно! Открытое на оконечности материков! На окороченности времени-пространства! На окружную шоссейную дорогу, где около околиц катятся на буквах О — колонны грузовиков! Окидывать их взором. Окрашиваться цветом зарев, Окапывать далекие деревья. Окольцовывать летящих горлиц. Падая лицом на подоконник. околевать на пустырях окраин. Окно! О, как величественно чудо единственного для меня пейзажа! Окраины окроплены туманом! Об окна трутся клены! О кроны их, о корни! Облака окатывает океан небес. О, окно! Пока ты около — мне не одиноко. |
