В Петергофе Забил Петродворец из всех своих фонтанов. Воды хоть отбавляй у золотых титанов. Им заменяют мысль, слова и поцелуи — летящие из уст сверкающие струи. Когда дерет Самсон скульптуру львиной пасти, ревет водопровод, как публика от страсти. Вот золотой атлет, он импозантен очень! Что ж, лучше человек, когда он позолочен? Я думаю, что нет. Не мучься, не досадуй. Завидовать грешно фонтанной жизни статуй. Золотой корабль На золотой игле — кораблик золотой. Лет двести пятьдесят стоит он над водой. На полных парусах уходит в море флот. Лишь этот никуда кораблик не плывет. Открыли острова и Берингов пролив, других на берега выбрасывал прилив, другие подошли и к Северной Земле, и только он один ни с места — на игле. И столько лет стоять, и видеть чей-то путь, и по такой реке не плыть и не тонуть… Но это ничего. Кораблик терпелив. Смирился он, что жил, морей не переплыв. А я вот за него испытываю грусть, корабликом таким я сам себе кажусь — без рейсов и морей, поставленным на шпиль, но позолотой всей осыпавшимся в пыль… Бывает, что и грусть… Но ты не прав, поэт, кораблик-то пришел к нам из Петровых лет и Новую Страну открыл у невских вод, и дальше — в добрый путь кораблик поплывет. По компасу звезды плыви в вечерней мгле, кораблик золотой на золотой игле! Львы и сфинксы Пишу тебе одной, одной во всей стране, какой мне снится сон, что думается мне. Два сфинкса над рекой. Я не скажу, что груб гранит их нежных глаз, их миловидных губ. На цоколе слова: «Привезены из Фив». А кто-то проходил, хвосты им поотбив. Обиделись бы! Нет. Сфинкс, видно, не гордец. Загадка на губах, и никаких сердец. Перед подъездом спят два равнодушных льва, у каждого — в кудрях в судейских голова. Когда другим дано метаться и рычать, готовы эти львы обид не замечать. И разве в этом нет особенной судьбы, — о, статуи Любви, о, каменные львы! О, кони, коих Клодт поставил на дыбы, балконы на плечах держащие рабы! О, божества без рук, положенных плечу, — в одном я только вам завидовать хочу. Обидные пинки, насмешливую брань, железным молотком отколотую грань — вы сносите! Пускай и жалят вас и злят — не дрогнет ваша грудь, не повлажнеет взгляд. А я — ни лев, ни сфинкс, и от твоих обид во мне все говорит, все стонет, все болит… Из Фауста
«Мне скучно, бес». Себя запродал черту Фауст! Мне скучно. Без тебя я по земле скитаюсь. И не рассеет бес ту скуку ни чумою, ни молнией с небес, ни тонущей кормою. «Ты» мне нужна. Кто «ты», бог видит, я не знаю. Я осмотрел мосты, я трясся на трамвае; смотрел на груды льдин — и никого не встретил. Но человек один не может жить на свете; не может у стены блуждать пустынным взглядом, где даже сатаны — вот черт! — не видно рядом, Вот небо с уймой звезд, их больше, чем у Гете. Все до одной бы свез тебе одной. Но где ты? Приблизься хоть на шаг. Душа тебя устроит? Готов отдать. Душа хоть сколько-нибудь стоит? Загробного судьбой я с чертом расквитаюсь. Но с будущей тобой не поступлю, как Фауст. |
