Дома Дома стоят, как люди, — разные. Одни хлопочут перед садом. Другие — брошенные, праздные — молчат — им ничего не надо. Одни — дымят из труб обугленных, а в дождь готовы перепиться. Другие — как старухи буклями — свисают серой черепицей. И есть дома с душою запертой, и есть с душонкою прожженной, и есть распахнутые запросто, и есть дома-молодожены. И есть дома — одни остались им викторианские боскеты; стоят вдвоем они до старости и держат белые букеты. А есть еще дома бездомные, с отчаяньем в высоких окнах; пустуют комнаты огромные, как руки старых безработных. Дома живут, дома стареются, каминным сердцем пламенеют, дома грустят, дома надеются, дома робеют и не смеют. А то им вместе слиться хочется и шумно выйти на дорогу, сходя с ума от одиночества, хотят раскрыться и не могут, И кисеёю закрываются, прикрыв глаза после обеда… А люди на траве валяются, припав щекой к велосипедам. На траве Маргаритки росли в траве рукоделием на канве; после дождичка в четверг спал я в Лондоне на траве. Тучи двигались в синеве на восток, может быть, к Неве; так я думал, глазами вверх лежа в Лондоне на траве. Шпили множились в голове, как Вестминстера дубль W; в Девятнадцатый плыл я век, лежа в Лондоне на траве. В гости к царствующей вдове, к деревянным столам таверн путь держал я, глазами вверх лежа в Лондоне на траве. Но сквозь окна в сплошной листве приплывал я опять к Москве, к тишине подмосковных рек, лежа в Лондоне на траве. К золотой, в небесах, главе, к недописанной там главе я приплыл, не поднявши век, лежа в Лондоне на траве. В Лондоне 1 Был Лондон, был и есть. Теперь я в это верю, раз я имею честь гулять по Рассел-скверу. Был Лондон, был и есть. И я в нем тоже «мистер», и есть и Ист и Вест, Ист-Энд есть и Вестминстер. А вдалеке, в Москве, у церковки румяной, казалось — Рассел-сквер лишь место из романа, лишь лист из БСЭ с парламентом, с туманом… Так, Лондон есть? — Yes, сэр, он здесь, и без обмана. Он здесь — огромный центр компаний и колоний, он — «Таймс» с колонкой цен, он — Нельсон на колонне, он — город королев, где мирные, как пони единорог и лев приставлены к короне. Он — город часовых в давнопрошедших позах, подстриженной травы, живых головок Грёза, ораторов в садах, седеющих спортсменов и стрелок, что всегда дрожат на «переменно». Он — всем известный вид из книжки «Принц и нищий», он — магазин, где твид из клетчатой шерстищи, он — город деловой, он — котелок и зонтик. Он — Лондон. У него нет никаких экзотик. 2 Да, Лондон был и есть при Тауэре, при Темзе, хотя не перечесть к нему моих претензий, что он, как человек, застрявший в прошлом веке, его Двадцатый век похож на Fin de Siècle. И Лондон погружен в себя же, то есть в Лондон, и в ресторане он, как проповедь, преподан о том, как надо сесть, как пудинг есть, как поридж… Да, Лондон был и есть. Его не переспоришь. Есть фирмы —…Сын и Ко, камины в каждом доме, и равнодушье ко всему на свете, кроме столицы островной, где правят англичане, к которой остальной весь мир — лишь примечанье. И чинный клерк сей мир просматривает мельком; мир набран, как пунктир, петитом самым мелким. А Нил? А Кипр? А Крит? И это вроде мир же! Нет, он ему закрыт столбцами сводок биржи. 3 А все же Лондон есть прекрасный и воскресный; он как театр без мест, но с уличным оркестром. И в кружку горсть монет мне было бросить лестно, притом, что нищих нет в сословьях королевства. Рабочий класс, ты где? Бастуешь, или терпишь, или про черный день на сердце порох теплишь? Но ты в раю надежд, в саду старинной песни, в рассрочку твой коттедж, есть пенсия, есть пенсы, есть, наконец, трава, чтоб отдохнуть на славу. Но где твои права? А Лондон — твой по праву. |
