ПОСЛЕДНЕЕ МАЯ Поэма (1939) Еще рано Коврик игрушек у белой стены, деревянная лошадь и сын, где прозрачная память мерещит стол безнадежных стаканов и склянок. А ему еще утро, ему еще рано. Раскладные деревни. Составные зверьки. Смотрит сын, где туманная память ставит кровать и из воздуха лепит ее успокоенное лицо. А ему еще рано, ему еще не устроен в комнате угол для горя. Кустарную сказку про деда и бабу слушает сын в том углу, где, в марлевой маске, руками, омытыми спиртом (маленького не заразить!), волосики трогала, закрытая марлей до глаз. А ему еще рано, ему еще детство — писать и читать. Еще слишком хорошее рано — перелистывает эту тетрадь. Ты еще дома У меня есть ты, у тебя есть всё. И руки, которыми я столько наобнят, глаза, в которых дважды я. Боль в горле есть. Есть русые смешным пучком. Ну, в общем всё… Да, у тебя есть целый стол лекарств. Ты есть у комнаты. Есть сын, и есть у маленького на постели мама. Есть между нами разговор, что в коммунизме любимые болеть не будут. Вот я и говорю: — Лежи спокойно, у тебя есть все, чтоб вылечиться (все, кроме легких), все! Она и карта Она смотрела на карту Испании, потом на меня, потом на Испанию. Там был черным и красным вычерчен фронт рваной дугой, с ужасною раной университетского городка. — Знаешь, — посмотрела она, — это так похоже на мое горло. (Измученный бомбежкой Мадрид, где беженцы спят в сводчатой глотке подвала.) Вот уже четверо суток ничего не глотает, ее оцепили молодчики Тбц. Четверо суток она не смотрит ни на карту, ни на меня: — Мне сегодня очень плохо, очень больно (показывая на горло) в Испании. Я стою у кровати Уже температура не в силах подняться до нормы: потянется лестничкой — упадет, потянется — упадет, потянется… А сердце все еще трудится сторожем забытого беженцами дома. Окна разбиты, нет никого! А оно (сердце) стучит по опустелому телу: Тут пульс, тут виски, тук, тук, — старается — служба. А в доме нет никого. Ее дома нет. Ее неузнанные мысли Последние ночи перед концом она говорила: — Пойди пройдись, проветрись, пройдись. Итожа жизнь, я недосчитываюсь тех минут, прикидываю в уме: как много минут, уйму минут растратил я, плача по улицам. Я уходил в свою комнату что-то писать, я смел спать, — а ты ожидала без сна, с неузнанными мыслями, с не сказанными мне словами! Если подсчитать, получится столько минут — на целые сутки жизни с тобой! Минуты! Минуты! С ее покорным и нежным лицом, с неузнанными мыслями, с глазами, где тоже остались только минуты. А в комнате рядом ты неузнанно думала: «Он пошел, он пройдется, на несколько пустяковых минут отдохнет, по воздуху, бедный, немного минуток походит, пусть хотя бы полночки поспит, я еще за эти сутки не умру». |
