Кариатиды Есть статуи среди стоящих в Ленинграде: извилистых бород мифические пряди, русалочьи тела скульптурных полуженщин. За них отдать бы жизнь! — так облик их божествен. Но это не Петры, не Павлы и не Анны. Рабы дворцовых стен безвластны, безымянны. Они стоят не в честь заслуг или талантов — тут труд кариатид, тут каторга атлантов. Незрячи их глаза, опущенные книзу. Их служба — подпирать столичные карнизы. Не смотрят на ступни сих статуй старожилы. Но как напряжены их мраморные жилы! Как давят этажи! Как пот течет по скулам! В поэмах им бы жить — Гераклам и Микулам. Но тут они — ничто. Никто о них не скажет. На них — искусствовед и взглядом не покажет. А что сказать? Рабы, чьи головы наклонны — чтобы нести столбы, чтобы держать балконы; держать, держать, держать колонны, стены, своды, — без прав, без слов, без слез, без будущей свободы; поддерживать дворцы при бронзовой ограде, любовников держать на белой балюстраде; паркетные полы терпеть с толпой придворной, удары каблуков переносить покорно; бессильные — хоть раз пошевельнув плечами, заколебать дворцы с их белыми ночами! Вот Памятник Труду, который создал скульптор так истинно, и так безжалостно, так скупо! — труду всех крепостных, всех каторжников мира, и только как деталь модерна и ампира! Сюда пригнали их со всех каменоломен. Как тяжко им стоять, как груз домов огромен! От муки вековой обшелушились лица, и дождь, как скользкий пот, по животам струится. Но так как не нужны для этой службы ноги — их скульптор завершил витком па полдороге. Кто милосердным был к страдалице распятой? Кто понял боль фигур? Кто слышал стоны статуй? Кто понял? А живой услышан был и понят? Молчит Санкт-Петербургъ, когда Россия стонет. Но разве по ночам не изменялись позы и в пасмурные дни не слышались угрозы? И каменный атлант не нарушал наклона, чтоб хоть лепной акант упал с угла балкона? Да, страшно было вам в метели и в туманы — о, медные Петры, о, мраморные Анны! Решетки
Решетки! Я о вас хочу сказать хоть раз всю правду! Право есть — ваш формуляр прочесть. Вы — сотни тысяч пик без воинов. Вы — крик: «Не подходить!» Вы — мир пищалей и секир без ратников. Вы — смотр полков, какие Петр на иностранный лад построил — без солдат. Вы — Петербурга лик, стоящий штык о штык патруль без часовых. Вы стрелок часовых остроконечный строй. Вы декабристам: «Стой!» Решетки! Вы — печаль закрывшихся ворот, тюремного ключа железный поворот. Вы — на окне, где взгляд Желябова на ряд оград. Вы — мир цепей из бронзы. Вы — репей из чугуна. Цветки из стали. Лепестки, раскрывшиеся там, где гибель лепесткам. И нет — вы не родня наивного плетня в ромашках и траве с горшком на голове. Вам — тын ни сват, ни брат, о, легион оград! Нет, вы — конвой тропы для каторжной толпы вплоть до острогов, где на хлебе и воде лежали по углам прикованные к вам!.. Рудой еще когда вы были — и тогда, о, сколько бедняков несли из рудников и каторжной киркой рубили им покой!.. Так — вы из мертвецов росли вокруг дворцов. И крицами когда вы были — и тогда, О, сколько клейм на лбу поставлено рабу, да, божьему рабу из беглых крепостных, который вас ковал и в стенах крепостных о воле тосковал, о ковыле в степях… Вы в пушкинских стихах о молодом орле, о машущем крыле… На вас самих орлы распяты, кандалы к ногах у вас висят, и обнесли фасад империи. И шпик все видит из-за пик… Но вспомните и час, когда заставил вас вдруг сделать шаг назад красногвардейский штык, Октябрьский Петроград! Вас к стенам придавил плетень крестьянских вил… И — как ни угрожал Таврический дворец — трагический конец владельцев ваших ждал! Вы — шаг вперед опять, но вас погнала вспять под цоканье подков Конармия клинков. И миллион штыков (на каждом красный бант) вас усмирил. И вот вы — только ржавый сброд мечей, и алебард, и копий. Но — вперед вершка вам не ступить! Но как же с вами быть, чугунные цветы, секиры и щиты? Вас ради красоты оставить, может быть? Оставим. Так и быть. А если вы — посты минувшего? И стяг с орлом о трех цветах пас тайно осенял? Тогда вы — арсенал! Ни цепи, ни цветки, ни медные витки тогда вас не спасут. |
