Гулящая Завладела киноварь молодыми ртами, поцелуя хинного горечь на гортани. Черны очи — пропасти, беленькая челка… — Ты куда торопишься, шустрая девчонка? Видно, что еще тебе бедовать нетрудно, что бежишь, как оттепель ручейком по Трубной. Всё тебе, душа моя, ровная дорожка, кликни у Горшанова пива да горошка. Станет тесно в номере, свяжет руки круто, выглянет из кофточки молодая грудка. Я скажу-те, кралечка, отлетает лето, глянет осень краешком желтого билета. Не замолишь господа никакою платой — песня спета: госпиталь, женская палата. Завернешься, милая, под землей в калачик. Над сырой могилою дети не заплачут. Туфельки лядащие, беленькая челка… Шустрая, пропащая, милая девчонка! Разговор с бывшей Не деньга ли у тебя завелась, что подстриглась ты и завилась? Вот и ходишь вся завитая, и висок у тебя — запятая! Будь любезен, ты меня не критикуй, у меня полон денег ридикуль. Я Петровкой анадысь проходила и купила ридикуль из крокодила. Будь любезна, расскажи про это мне: не стипендию ли класть в портмоне? Или стала ты, повыострив норов, получать гонорар от ухажеров? Подозрительный ты стал, дорогой! Он мне нужен для надоби другой — а для пудреницы, хны и помады и платочки чтобы не были помяты. Ты не прежним говоришь языком, да мое тебе слово — не закон, этих дней не оборвать, не побороть их! Разойдемся ж, как трамваи в повороте! Белофетровой кивнула головой, помахала ручкой — замшей голубой, отдала кондуктору монету и по рельсам заскользила — и нету! Нащот шубы У тебя пальтецо худоватенькое: отвернешь подлицо бито ватенкою. А глядишь, со двора — не мои не юга, а твои севера, где снега да вьюга!.. Я за тайной тайги, если ты пожелашь, поведу сапоги в самоежий шалаш. А у них соболей — что от них заболей! А бобров, а куниц — хоть по бровь окунись! На ведмедя бела выйду вылазкою. Чтобы шуба была, шкуру выласкаю. Я ведмедя того свистом выворожу, я ведмедю тому морду выворочу. Не в чулках джерси, подпирая джемпр, — ты гуляй в шерсти кенгуров и зебр, чтобы ныл мороз, по домам трубя, чтоб не мог мороз ущипнуть тебя. Ей
Я покинул знамена неба волости узкой, за истоками Дона, коло Тростенки Русской. И увез не синицу, но подарок почтовый, а девицу-зеницу за глухие трущобы. И не поезд раскинул дыма синие руки — и, закинув на спину, вынес тело подруги. Волк проносит дитятю мимо логов сыновних, мимо леса, где дятел — телеграфный чиновник. То проточит звереныш ржи заржавленный волос, то качнется Воронеж, то — Репьевская волость! Хорошо ему, волку, что она, мимо гая, на звериную холку никнет, изнемогая. Грузинская О, Картвелия целит за небо, пули легкие дальше не были. В небо кинемся амхинагебо, двинем в скалы на взмахи сабли. Чика красного, чика белого, Чиковани и Жгенти, чокнемся! — Сокартвелоши ми пирвелад вар! — Говорю я, ко рту рожок неся. Зноем обдал нас город Тбилиси. Хорохорятся горы голубо. Дождь на Мтацминде, тихо вылейся и до Майдани мчи по желобам… Любовь математика Расчлененные в скобках подробно, эти формулы явно мертвы. Узнаю: эта линия — вы! Это вы, Катерина Петровна! Жизнь прочерчена острым углом, в тридцать градусов пущен уклон, и разрезан надвое я вами, о, биссектриса моя! Знаки смерти на тайном лице, угол рта, хорды глаз — рассеки! Это ж имя мое — ABC — Александр Борисыч Сухих! И когда я изогнут дугой, неизвестною точкой маня, вы проходите дальней такой по касательной мимо меня! Вот бок о бок поставлены мы над пюпитрами школьных недель, — только двум параллельным прямым не сойтись никогда и нигде! |
