Рим в снегу Мы в Рим приехали, когда шел снег стеною с неба, хоть создан Римский календарь был без учета снега. На Форум он валил с утра, и в барельефы втерся, и завалил собор Петра, устлал кварталы Корсо. Так, видимо, на новый Рим разгневался Юпитер, что стал он видом снеговым похож на старый Питер. И тут повысыпали вдруг все гимназисты Рима, — снежками целиться в подруг и попадать, и мимо! И не сердилась божья мать в районе Ватикана на то, что снег пустились мять прохожие в сутанах. Мы показали высший класс игры под крики «браво». По вкусу римлянам пришлась московская забава. И каждый брошенный комок был свеж и полон света, и он осмыслить нам помог, что мы — одна планета. А снег лежал, куда ни кинь, и, обратясь к ухабам, стояли статуи богинь подобно снежным бабам. Но сердце мне щемила мысль о бедности озябшей, о шеях без куниц и лис, без выпушки под замшей. И ветер изменил свой путь. С утра по тротуарам теплынью с моря стало дуть и пахнуть банным паром. И таил снег, теплом гоним, и оползал с колонны, и оказалось, что под ним — Рим был вечнозеленым. От дуновенья теплоты, летящей с океанов, пылали яркие цветы на клумбах у фонтанов. Пар подымался, словно дым, от гордых пальм тропических… Так я узнал типичный Рим в условьях нетипических. В редакции «L'Unitа» Не церковь, не музей, не камень обелиска — тут просто дом друзей незнаемых, но близких. Я в теплой тесноте столов, листков, заметок; я — в Риме, в «Уните», в редакции газеты. Тут собрался народ из самой гущи буден; тут дел невпроворот насущных, нужных людям. Тут угощали нас напитком вроде виски, печенье, суетясь, носили машинистки. Тут, плотный и земной, одетый не по-графски, за дружбу пил со мной рабочий типографский. И хлопал по спине с понятным смыслом ласки, чем объяснял вполне слова по-итальянски. Товарищ репортер вел разговор с поэтом; догадкам был простор — что в слове том, что в этом? И нет, не интервью для прессы и вещанья — от сердца оторву листок я на прощанье. Прощались, погостив, с объятьями, как братья, хотелось унести в руках рукопожатья. Потом мы вышли в Рим к Мариа Маджиоре, где мокрый снег покрыл ее простор, как море. Светилась темнота от трубок газосветных, светилась «L'Unitа» — название газеты. За снегом мокрых спин звучал еще знакомей понятный шум машин, печатающих номер. Звучал, звучал в мозгу, как музыка, незримо… Я увезу в Москву вот этот вечер Рима. Drоits d'homme[8]
Какие главные права у подданного Лондона? Трава! Прежде всего трава, ему бесплатно поданная. Трава у банков и церквей, колледжей и коттеджей, чтоб лежа думать о своей невесте и надежде. Трава без надписей: «Не мять!» Их нет. Не обнаружено. Напротив, на траве лежать не только можно — нужно. Вот человек. Потертый твид оклеили заплаты, и выдает сей внешний вид абстрактивизм зарплаты. Но и в потертом рукаве есть некая столичность; свободно спящий на траве, он — Индивид, он — Личность, Возможность лечь глазами ввысь, од звезды небосвода, наводит лондонца на мысль, что вот она — Свобода, что при британском гордом льве не так уж люди серы, — по отношению к траве все господа, все сэры! Трава уравнивает их в правах, законом данных, но что до прав, совсем других, здесь много грустных данных. Одним приносит сталь и медь большие обороты, но есть свобода — не иметь ни дома, ни работы. Зато — трава! Зеленый мех, где, точно на открытке, так поздравительно на всех взирают маргаритки. Свидетель жизни островной, пусть я сужу пристрастно, но, Liberty [9] одной травой ты обошлась прекрасно! А так — хорошая трава, по ней приятно ходится. Британии сии права недорого обходятся. |
