Роман Сначала мы письма писали и через перила свисали, потом мы с тобой пересели на детских коней карусели, как дети, прощенья просили, друг другу цветы приносили, и вдруг на столе антресолей рассыпали горсточку соли, и — всё: отвернулись, остыли, малейших обид не простили, и даже «пока» не сказали, как делают — на вокзале. «Освободи меня от мысли…» Освободи меня от мысли: со мной ли ты или с другим. Освободи меня от мысли: любим я или не любим. Освободи меня от жизни с тревогой, ревностью, тоской, и все, что с нами было, — изничтожай безжалостной рукой. Ни мнимой жалостью не трогай, ни видимостью теплоты, — открыто стань такой жестокой, какой бываешь втайне ты. Кольцо Браслеты — остатки цепей. И в этом же роде, конечно, на ручке покорной твоей блестит золотое колечко. О, бедная! Грустно до слез. Ты губишь себя, ты не любишь. Кольцо уже с пальцем срослось, а как свою руку отрубишь? Ревность О, чувство «ревность» — какая древность! В нем жив доныне кнут над рабыней. Оно — как скряга, дрожит от страха, дукаты прячет, рычит и плачет. В нем болью ноет кольцо ножное. Оно — как выкрик в пещере диких. «Мое! Не трогай!» — рев над берлогой. Я не позволю ему проснуться и болью злою меня коснуться! Просто Нет проще рева львов и шелеста песка. Ты просто та любовь, которую искал. Ты — просто та, которую искал, святая простота прибоя волн у скал. Ты просто так пришла и подошла, сама — как простота земли, воды, тепла. Пришла и подошла, и на песке — следы горячих львиных лап с вкрапленьями слюды. Нет проще рева львов и тишины у скал. Ты просто та любовь, которую искал. К вечеру
Вторая половина жизни. Мазнуло по вискам меня миганием зеркальной призмы идущего к закату дня. А листья все красней, осенней и станут зеленеть едва ль, и встали на ходули тени, все дальше удлиняясь, вдаль. Вторая половина жизни, как короток твой к ночи путь, — вот скоро и звезда повиснет, чтоб перед темнотой блеснуть. И гаснут в глубине пожара, как толпы моих дней, тесны, любимого Земного шара дороги, облака и сны. Ушедшее Вот Новодевичье кладбище, прохлада сырой травы. Не видно ни девочки плачущей, ни траурной вдовы. Опавшее золото луковиц, венчающих мир мирской. Твоей поэмы рукопись — за мраморной доской. Урны кое-как слеплены, и много цветов сухих. Тут прошлое наше пепельное, ушедшее в стихи. Ушедшее, чтоб нигде уже не стать никогда, никак смеющейся жизнью девушки с охапкой цветов в руках. «Я пил парное далеко…» Я пил парное далеко тумана с белым небом, как пьют парное молоко в стакане с белым хлебом. И я опять себе простил желание простора, как многим людям непростым желание простого. Так пусть святая простота вас радует при встрече, как сказанное просто так простое: «Добрый вечер». СТИХИ О ЗАГРАНИЦЕ (1956–1957) В путь Семафор перстом указательным показал на вокзал у Казатина. И по шпалам пошла, и по шпалам пошла в путь — до Чопа, до Чопа — до Чопа — вся команда колес без конца и числа, невпопад и не в ногу затопав… И покрылось опять небо пятнами перед далями необъятными. И раскрыто сердце заранее — удивлению, узнаванию. |
