3 опять звенит. Возможно, что не тут, а где-нибудь — она в спокойной дреме, ее слова, ее дыханье в доме, и к ней руками — фикусы растут. Она живет. Ее с обедом ждут. Приходит в дом. И нет лица знакомей. Рука лежит на лермонтовском томе, глаза, как прежде карие, живут. Тут знает тишь о голосе твоем, и всякий день тебя встречает дом, не дом — так лес, не лес — так вроде луга. С тобою часто ходит вдоль полей — не я — так он, не он — твоя подруга, и все-таки — сонет мечты моей 4 лишь вымысел. Найди я правду в нем, я б кинул все — и жизнь и славу эту, и странником я б зашагал по свету, обшарить каждый луг, и лес, и дом. Прошел бы я по снегу босиком, без шапки по тропическому лету, у окон ждать от сумерек к рассвету, под солнцем, градом, снегом и дождем. И если есть похожий дом такой, я к старости б достал его рукой: «Узнай меня, любимая, по стуку!..» Пусть мне ответят: «В доме ее нет!» К дверям прижму иссеченную руку и допишу моей мечты сонет. Письмо без адреса Первое Я всю ночь писал письмо, все сказал в письме. Не писать его не смог, а послать — не смел. Я писал письмо всю ночь, в строки всматривался, только нет на свете почт для такого адреса. Если б я письмо послал — что слова на ветер. Той, которой я писал, нет на свете. Второе А я кораблик сделал из письма, листок бумаги белой сложил, не смял. И в уйму светлых капелек пустил по реке: «Плыви, плыви, кораблик, к ее руке». А вдруг она на пристани, спеша домой, заметит издали бумажный мой… Но я боюсь — бумажный потонет, протечет, и строки очень важные она не прочтет. Третье А я письмо переписал, и все сказал в письме я, и сделал — бросил в небеса воздушного змея. «Лети, лети, почтовый змей, пусть туча не догонит, но где-то в мире встреться с ней и дайся ей в ладони». Но я боюсь — сверкнет гроза зарницами и зорями, — и где лежит, и что сказал мой бедный змей изорванный? Четвертое А я, не смыкая глаз, до рассвета сизого, буду много, много раз письмо переписывать. По улицам, по шоссе, у вокзальной башенки — буду класть его во все почтовые ящики, вешать его на дубы, клеить его на клены, на стены и на столбы, на окна и колонны. Последнее Я пришел, и знать не знал, ведать не ведал, и во сне не видел сна, и не ждал ответа. А пришел, подумал только: «Вот пришел бы ответ»,— лишь подумал и со столика поднял конверт. Я узнал любимый почерк, ее руку около, завитки знакомых строчек, волосики с локона. А написано в письме голосом в тиши: «Ты искать меня не смей, писем не пиши. Я ушла навеки — надолго и не в близкий путь, не пиши и не надо, лучше забудь. И не надо змеев по небу и листков на столбы, — я прошу тебя: кого-нибудь найди, полюби…» А страницы в пальцах тают, не дочитан ответ, я еще письмо читаю, а письма уже нет. Завитки любимых строчек ищут глаза еще, но меж пальцев только почерк, и то — исчезающий. Воспоминание
Тихое облако в комнате ожило, тенью стены свет заслоня. Голос из дальнего, голос из прошлого из-за спины обнял меня. Веки закрыл мне ладонями свежими, розовым югом дышат цветы… Пальцы знакомые веками взвешены, я узнаю: да, это ты! Горькая, краткая радость свидания; наедине и не вдвоем… Начал расспрашивать голос из дальнего: — Помнишь меня в доме своем? С кем ты встречаешься? Как тебе дышится? Куришь помногу? Рано встаешь? Чем увлекаешься? Как тебе пишется? Кто тебя любит? Как ты живешь? Я бы ответил запрятанной правдою: мысль о тебе смыть не могу… Но — не встревожу, лучше — обрадую. — Мне хорошо, — лучше солгу. Все как по-старому — чисто и вымыто, вовремя завтрак, в окнах зима. Видишь — и сердце из траура вынуто, я же веселый, знаешь сама. Руки сказали: — Поздно, прощаемся. Пальцы от глаз надо отнять. Если мы любим — мы возвращаемся, вспомнят о нас — любят опять. |
