Двое в метель Гостиничные окна светятся. Метель. Пластинка радиолы вертится для двух. Метель. Вот налетит и сдвинется отель. Но держится за жизнь гостиница всю ночь. Не крыльями ли машет мельница вокруг? Не может ли и мне метелица помочь? Пустынны в Доббиако улицы — метель! А двое за столом целуются всю ночь. «Belvue» На стенах крупно: «Belvue», что значит: «Хороший вид». Душой я не покривлю, все буду хвалить, как гид! Скала, и небо над ней подначивает — влезть. Не стоит, — внизу, на дне, к вершине подъемник есть. Не нужен здесь альпеншток, веревка, шипы подошв, и смелость тут ни на что: дрожи, а не упадешь. За очень немного лир у пропасти на краю ты сможешь смотреть на мир с надписью: «Belvue». К порядку турист привык-с, спорить не норовит. И не о чем спор — Prix fixe проверенным фирмой вид! Он смотрит в туман и тьму, на снег в миллиард карат, но помнит, что ко всему приложен прейскурант. В кортина д'Ампеццо Маленькая американка взбалмошными губами тянется после танца к розовому морозу. Белый буйвол Канады, в свитере, туго свитом, в куртке, во рту с окурком, держит ее за руку. Маленькая американка носит точеный носик с дымчатыми очками и родовой подбородок. Белый буйвол имеет бунгало в Виннипеге, банковые билеты и два кулака для бокса. Вечером они смотрят матч «США — Канада»; маленькой американке все это очень надо. Этот хоккей с коктейлем, этот в машине лепет в Соединенных Штатах носит названье: «Нарру» Дорога в Венецию Мы пять часов спускались с Альп. Вид — из гранита вылит. Давал туннель за залпом залп вагонами навылет. За нами следом шла метель, и голубой, как глобус, пейзаж отелями летел и провожал автобус. Пейзаж рекламой убеждал: пить воду Пелегрино! Но путь в Венецию не ждал, — он несся по долинам. Он несся к Золотому Льву, к лагуне синесонной, сквозь буквы надписей «Belvue» ка стенах пансионов. И каждый дом стоял сквозной от трехметровых стекол, желтел налаченной сосной, поставленной на цоколь, с плющом, заползшим под карниз, на стенах бологолых, а между штор — сюрреализм столов и кресел в холлах. И все ж Италия бедна — ей не хватает лака, — вдруг поворачивается стена кирпичного барака и обнаруживает гниль стропил и старых балок, где быт, как сваленный утиль, так безнадежно жалок. Здесь нищ, и голь живет одна, ни галстуков, ни глянца, одна лишь запонка видна на горле итальянца. Жена — за варкой макарон, но и в семье рабочей пригодны кудри для корон и не глаза, а очи! Потом, с холстами старых зал сопоставляя это, я вспомнил тех, кого писал с натуры Тинторетто… Автобус, здесь остановись. Во мне возник прозаик. Вторгаться я обязан в жизнь, она важней мозаик! Но строг маршрут, и мы должны принять культуры порцию, взирать на древние ножны, на Цезаря, на Порцию, спешить к гостинице в обед, смотреть сквозь окна влажные на отдалившийся хребет, на чудеса пейзажные. Пейзаж равнинней и ровней, и, как удар по струнам, под нами мост и в стороне — дуга воды — лагуна! Большой канал И вот к гондолам нас ведут, лагуною обглоданным. Гондолы называют тут по-итальянски — «гондолы». Мы сели в гондолу, и вот толчок, — и по инерции навстречу с двух сторон плывет Большой канал Венеции. Вздымает вверх скрипичный гриф ладья резного дерева; держусь за бронзу львиных грив — беда для сердца нервного. Наклонно гондольер стоит — артист своей профессии. Не декорации ль свои театры здесь развесили? Плывет галерка мимо нас в три яруса и ложи. Как зал театра, накренясь, плывет Палаццо дожей. Все задники известных пьес и Гоцци и Гольдони мы, проплывая, видим здесь, качаясь на гондоле. На этих пьесах я бывал как друг одной актрисы… Вплываем в боковой канал, как ходят за кулисы. А между двух старинных стен объедки, в кучу смятые; на них торжественная тень какой-то дивной статуи. Затем ступеньки лижет плеск, и пристань волны облили, — сюда бы шляпы, бархат, блеск в глазах надменных Нобилей. Но там — в беретах пареньки, бровасты и румяны, стоят, засунув кулаки в бездонные карманы. Они б их вынули, когда б подобралась работа — кули таскать бы на корабль, сгружать товары с борта. И вдруг, когда мы рядом шли, к стене почти прижатые, причину пареньки нашли, чтоб вынуть руки сжатые. И мы увидели салют, известный всем рабочим, а дальше новые встают палаццо, между прочим. |
