Прожектора Моя тетрадь, не трать страниц на пустяки. Реши: пусть из души к тебе идут стихи. Не скрой, с какой тоской я здесь бродил без сна. Конец — у двух колец нет общего звена. А в городе весна. Иллюминован сад, и улица тесна, и лица не грустят. Прожектора в саду лучи возносят вверх. Фонтаном на звезду несется фейерверк. Есть отраженный свет, и есть зажженный свет, а между ними нет ни солнца, ни планет. О, нелюбовь, — ты ад, где пустотой казнят, где ни ночей, ни дней, ни света, ни теней! А ведь любовь была! И, как кометный хвост, она меня влекла сквозь миллиарды звезд. О, фейерверк в саду, о, озаренье туч!.. Прожектора! Я жду. Мне тоже нужен луч. Глухие стены Фасады! Вы честны. Вы смотрите правдиво лепным лицом стены, задуманной, как диво! Собор — он как собор, на то и колоннада. Вам никого собой обманывать не надо. Когда расстрелян царь Растрелли не всесилен, стиль Зимнего дворца не стал грядущим стиле Фасады не таят своих примет, как ребус; не скажет: «Я театр» — Петра и Павла крепость. Ваш вид, и цвет, и рост для сути вашей создан, раз Пулково для звезд, и купола — по звездам! Змеевиками труб, призывами у входа всем говорит: «Здесь труд!» — простой фасад завода. Но среди честных стен имеются глухие; на них косая тень, их умыслы плохие. Безлицым кирпичом покрытые, без окон — они, мол, ни при чем в политике высокой. Но это ложь! На них и имена стояли, вокруг орлов двойных аршинные медали. И знает та дыра, закрашенная буро, кто Поставщик Двора и чья Мануфактура… И есть под краской перст, торчащий из манжета, — еще Брокар, мол, есть под вывеской Ленжета. Закрашен твердый знак, но лезет из-под пятен то — с ером «Русскiй банкъ», то «Рѣчь» с кадетским ятем. Лишь маляры затрут тень шоколада «Сiу», а тени — тут как тут зовут «спасать Россiю»… Но ты смешна, стона! От «Речи» и банкиров Россия спасена, в ней бьется сердце мира. Я друг правдивых стен, стен с окнами и дверью, я друг… Но вместе с тем брандмауэрам не верю. Так и с людьми — нельзя в их правде убедиться, не заглянув в глаза и не поняв их лица. Эй, маляры! Прочней глухие стены красьте. Приметам прошлых дней не возвратиться к власти! В Пушкине
Подумать, сколько дел у метел и лопат! Лицейский старый сад засыпал листопад, и Царское Село, как лето, отцвело. Но все летят с ветвей обрывки летних дней. К скамье из чугуна спустился желтый лист; над ним литой рукой подперся лицеист. Он думает, пока сад, осыпаясь, вянет: «Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса…» Засыпана скамья. Осыпались леса. И листья все желтей, и ветер вертит их. А лицеист уснул среди стихов своих. Моряки О русских моряках преданье берегущий — на островке в саду поставлен «Стерегущий». Он потерял своих и вышел в тыл к японцам, к нему — наперерез шли флаги с желтым солнцем. На шлюпки! Двадцать рук оторвались от троса, но в корабле, внизу, остались два матроса. Зальются очи вдов горючими слезами… — Микаде, что ли, сдать Андреевское знамя? Помилуй нас господь!.. Задраить горловины… — И клепаный кингстон как зев открылся львиный. И родился фонтан. Предание хранит он. И Тихий океан волнуется гранитом. Не устает вода в кингстон открытый литься. И живы имена на бронзовой таблице… Сиять шапки! Слава им. На рукотворной глыбе живут два моряка. Не умерла их гибель. Но есть и Красный флаг! На пристани у пирса другой судьбы корабль к граниту прикрепился. Он дремлет. Тишина. Лишь пушки да приборы… Но как мне увидать вас, моряки «Авроры»? Где первый комиссар? Где бомбардир-наводчик? И делегаты где от питерских рабочих? Ваш крейсер в три трубы пол — от кормы до носа! Но как вам доложить, куда ваш залп донесся и как на кумаче призыв «За власть Советов» стал утренней зарей двух полушарий света? Где ваши имена? Куда вы делись, братцы? Нам надо ж постоять, подумать, разобраться, кто жив, а кто погиб с заветными словами… И шапки снять с голов, склоненных перед вами. Весь Ленинград вас ждет. Пора и в бронзу влиться, чтоб были всем видны живые ваши лица. Ни взгляда. Ничего не говорит искусство. Товарищи! Без вас на набережной пусто. |
