Под одним небом Под одним небом, на Земном Шаре мы с тобой жили где в лучах солнца облака плыли и дожди лили, где стоял воздух — голубой, горный, в ледяных звездах, где цвели ветви, где птенцы жили в травяных гнездах. На Земном Шаре под одним небом мы с тобой были, и, делясь хлебом, из одной чашки мы с тобой пили. Помнишь день мрака, когда гул взрыва расколол счастье чернотой трещин — жизнь на два мира, мир на две части? И легла пропасть поперек дома, через стол с хлебом, разделив стены, что росли рядом, грозовым небом… Вот плывут рядом две больших глыбы, исходя паром, а они были, да, одним домом, да, Земным Шаром… Но на двух глыбах тоже жить можно и живут люди, лишь во сне помня о Земном Шаре, о былом чуде, — там в лучах солнца облака плыли и дожди лили, под одним небом, на одном свете мы с тобой жили. Пустой дом О, пустой дом, — страшно жить в нем, где скулят двери, как в степи звери, где глядит стол от тоски в пол, где сошлись в угол топи злых пугал… О, пустой дом, дом с двойным дном, — о былом помнят пустыри комнат — смех, любовь, речь, свечи, свет встреч… Как белы стены! Где ж на них тени бывших нас — тех? Где он скрыт, смех или крик боли? Под полом, что ли? О, пустой дом, ни души в нем, пустота в доме, никого, кроме злых, пустых фраз, неживых глаз, двух чужих — нас. Карусель На коне крашеном я скачу бешено — карусель вертится. А вокруг музыка, и, вертясь звездами, фейерверк светится. О, Пруды Чистые, звездопад елочный, Рождество в городе. Наклонясь мордами, без конца кружатся скакуны гордые, О, мой конь огненный, в голубых яблоках, с вороной гривою, конь с седлом кожаным, с мундштуком кованым, с гербовой гривною, как мне вновь хочется обхватить шею ту и нестись в дальнюю жизнь мою быструю, жизнь мою чистую, даль мою давнюю! Что прошло — кончилось, но еще теплится одна мысль дерзкая: может быть, где-нибудь все еще кружится карусель детская? Да, в душе кружится, и, скрипя седлами, все летят кони те… Но к какой пропасти, о, мои серые, вы меня гоните? Дождь
Зашумел сад, и грибной дождь застучал в лист, вскоре стал мир, как Эдем, свеж и опять чист. И глядит луч из седых туч в зеркала луж — как растет ель, как жужжит шмель, как блестит уж. О, грибной дождь, протяни вниз хрусталя нить, все кусты ждут — дай ветвям жить, дай цветам пить. Приложи к ним, световой луч, миллион линз, загляни в грунт, в корешки трав, разгляди жизнь. Загляни, луч, и в мою глубь, объясни — как смыть с души пыль, напоить сушь, прояснить мрак? Но прошел дождь, и ушел в лес громыхать гром, и, в слезах весь, из окна вдаль смотрит мой дом. Возвращенье Серебром крыл самолет плыл в облаках белых. Перед ним встал, как обвал скал, грозовой берег. Как хребет Анд, громоздил пар сизых туч гребень, и путем в ад шел дневной шар в смоляном небе. Я забыл жизнь на один миг в тесноте кресел и смотрел вниз на земной мир и сквозь гул грезил: будто нет их — ни винтов двух, ни рядов окон, а, крутя вихрь, мчится злой дух с огневым оком. Будто я взят в паровой ад, в лабиринт круга и уже мне ни в каком сне не видать луга, где в лучах дня ты — среди трав, и с тобой ветер, и с тобой — я на земле, въявь, при дневном свете! Только гул гор, смоляной мрак, барабан града, и пути нет на дневной свет из кругов ада… Но уже шел самолет вниз в облаках низких, был бетон гол, небосвод сиз, в дождевых брызгах. Был мой дом пуст, пылевой слой, на замках двери… Я сказал: — Пусть! Этот мир мой, я в него верю. |
