За спиной у Луция кто-то деликатно фыркнул. Он резко обернулся. Это большой холодильник менял режим работы. Юноша на всякий случай открыл его и охнул. Холодильник был набит изысканной снедью. Одна на другой стояли несколько банок с черной и красной икрой; семга в прозрачной упаковке соперничала краснотой с крабовыми ножками. На нижней полке красовался фабричный торт в картонной упаковке. Рядом — завернутые в салфетки пирожные. Луций чуть не упал в обморок.

—Брат, где ты? — позвал он. Никто не отозвался. Тогда юноша вытащил из холодильника сверток с пирожными и прошел в ванную.

—Ты знаешь, что это? — спросил он мальчика, протягивая ему руку со свертком.

Василий принял сверток, развернул его. Тотчас из-за спины Луция протянулась рука и знакомый голос произнес:

—Вы как в том анекдоте. Погасили свет и едите черную икру с черным кофе. Это надо же: поедать сладкое в ванной!

—Господи, — не сдержался Луций, — только тебя нам тут не хватало! Да как ты проник в номер? Я же его закрыл.

Никодим долго прожевывал пирожное, потом подошел к ближайшему умывальнику с розовой раковиной и золочеными кранами и скинул с себя мундир. Грязная тряпка упала посреди великолепия, и в ванной стало совсем непарадно.

—Принять ванну и пожрать, — пробурчал он, — а разговоры потом. Я же обещал свести тебя в Петербург, вот и выполняю свое обещание.

Он, не смущаясь, снял брюки, трусы и встал под душ. Братья молча вышли.

Сгоряча Луций хотел бежать к Пузанскому и рассказать ему о преследованиях Никодима, но потом решил сначала разузнать причину нового появления незваного гостя.

—Все-таки это был он, — задумчиво сказал Василий. — Помнишь, я говорил тебе о солдате на дрезине. Он так и катил за нами, только на чем он приехал, если в Бологом у путей другая ширина колеи?

—На чем-то приехал, — пожал плечами Луций. Никодим вышел розовый, причесанный, перепоясанный полотенцем.

—У тебя что с бельем? — спросил он деловито. — Да ты не волнуйся, завтра я пойду в магазин и куплю десяток комплектов.

—Чего же ты себе не купил? — довольно холодно отозвался Луций. — А потом я не уверен, что мы сможем увидеться завтра. У меня в общем-то есть начальник, куда он меня загонит — мне неведомо. И вообще, что ты меня преследуешь, я тебя не приглашал. Или ты хочешь сказать, что тоже живешь в этой гостинице и попал ко мне случайно, перепутав номера.

—Да, — хладнокровно подтвердил Никодим. — Я тоже живу в этой гостинице, только номера я не путал. У тебя же двухместный номер, не правда ли?

—Я не хочу, чтобы ты жил в моем номере, я не хочу, чтобы ты носил мои вещи, я не хочу, чтобы ты делал мне подарки, еще вопросы есть?

—И родителей своих ты увидеть не хочешь? Или ты скажешь Пузанскому, что, мол, так-то и так-то, государственные преступники находятся рядом со мной, помогите мне их увидеть. Да ты знаешь, какой хвост за вами пушистый стелется? Ты думаешь, просто так тебя здесь поселили? А? Я тебя уверяю, чтобы легче было наблюдать за всеми вашими передвижениями. Единственный человек, который может тебе помочь, это я.

—И причем совершенно бескорыстно, — язвительно добавил Луций. — Темная ты лошадка, Никодим, и ночевать ты здесь не будешь. Но тебе чего-то от нас надо, и ты это "что-то" выложишь за милую душу, когда тебя подопрет. Василий, — позвал он брата, — что зря стоишь, слушаешь тут, давай-ка покушаем.

—А выпить ничего нет? — хладнокровно спросил Никодим. — Сходил бы ты к Пузанскому, авось его холодильник покруче твоего. Ты себе даже не представляешь, с каким трудом я сюда пробирался. Думал, живым не выйду.

—А зачем, собственно? Встретиться со старым другом? Да кто тебе поверит? Что же тебя заставляет так мчаться за мной в Питер? Как ты затесался в солдаты охраны? Ты думаешь, что держишь меня на крючке, только не считай меня идиотом.

—Держу, ох как держу, — охотно согласился Никодим..

—Только родители твои, если уж начистоту, тут ни при чем. Это не замануха. Я их помню еще с первого класса и на них не спекулирую. А есть под тебя крючок. Ох, надежный, не сорвешься. Иди, брат, за водкой, а мы пока с брательником твоим о его учебе потолкуем.

Едва Луций вышел, а Василий разделался с очередным пирожным, вовсе испортив себе аппетит, как Никодим подсел к нему совсем близко, полуобнял и спросил, как бы забавляясь:

—Ну-ка поведай мне, дружок Васюта, как же вы оружие вырыли из земли, а всех его владельцев в землю положили?

На другой день, оставив Никодима отсыпаться в номере, братья спустились к Пузанскому.

Перед этим у Луция с Никодимом снова произошел весьма неприятный разговор, когда Никодим попросил у него пропуск, чтобы, по его словам, прошвырнуться по магазинам и купить все новое. Луций отказался наотрез и напомнил Никодиму, что тот говорил о громадном количестве знакомых во всех слоях петербургского общества. На что тот резонно отвечал, дескать, в солдатском мундире ему не только до сливок общества не добраться, но из отеля не выбраться. В конце концов Никодим достал неизвестно откуда толстую пачку денег и отдал ее Луцию, чтобы тот купил ему новой одежды.

Пузанский был не один. Маленький седенький мужчина нахохлился напротив него в кресле и изучающе разглядывал грузного посланника из варварской Москвы.

—Мы обыкновенно хотим Россию вылепить по какому-нибудь диковинному историческому образцу, — втолковывал Пузанскому гость, даже не обернувшись к вошедшим, — а великие русские мыслители девятнадцатого — двадцатого веков Бердяев, Лосев, Антонов и другие давно осознали, что задача-то заключается в том, чтобы понять Божий замысел для нашей матушки-землицы. И все наши попытки сделать по-своему, не считаясь с волей Божьей, приводят к смехотворно-печальным результатам, а то и вовсе трагическим исходам.

В свою очередь Пузанский вельможно кивнул братьям на диван, после чего и незнакомец присоединился к приветствию. Отсевшие в конец комнаты братья невольно оказались привлечены к беседе.

—Согласен с вами, что в истории действует промысел Божий, но он реализуется через людей, и пусть человек безразличен Богу, сие не означает необходимости страдать второй век подряд. И сколько длиться сему? — не сказать чтобы очень горячо заинтересовался Пузанский.

—Истинно верны ваши слова, — обрадовался гость, — и народ как личность часто, как мы, скажем, в тысяча девятьсот семнадцатом и нынешнем две тысячи пятом году, стоит перед выбором и не всегда выдерживает испытания. Сегодня человечество уже окончательно осознало, что идет к своему концу, но при этом палец о палец не ударяет ради собственного спасения. Почему же ни один живущий не страждет делать выбор между добром и злом? Даже слаборазвитые страны третьего мира промеряют жизнь по западным стандартам. А Запад не может найти выход из трясины мамоны, потому что у него нет для этого духовной основы. Потребительская западная цивилизация, которую у нас отвергали еще двадцать лет назад, а теперь продались ей со всеми потрохами, выросла на чуждой русской душе религиозной основе. Например, у ряда протестантских вероисповеданий, таких, как кальвинизм или другие, не говоря уже о мормонах, существует учение о предопределении. Согласно ему, человеку уже при рождении уготовано, куда он попадет: в ад или в рай. И вы, конечно, понимаете, что там богатство — благо; соответствующим образом осуществляется и бронирование мест в раю, а долг человеческого бытия — приумножение капитала любыми средствами. Когда по Христу — понимаю, не мне вам говорить об этом, но не могу удержаться — легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому попасть в Царство Небесное.

—Вам будет весьма поучительно прогуляться по городу, — говорил незнакомец, вертя от рассеянности в руках свое пенсне. — Нет слов рассказать, как страдает душа русского человека от немецко-финского засилья. Мало того, что весь исторический центр от Финляндского вокзала до Василеостровского порта запродали на девяносто девять лет, так ведь и не пускают русского человека даже на Неву. Моя дочь говорит: "Папа, достань мне пропуск в Меншиковский дворец сходить, про который нам учительница рассказывала". Это моей-то дочке!