При последних словах женщина зарыдала и уткнулась теплым мокрым лицом в шею Никодима. Тот смекнул, что речь идет об озверевшем психологе, который, перестав целиться во все живое, вновь изводил своими домоганиями собственную жену.

В другое время Никодим не отказал бы в мольбе несчастной женщине и, улестив ее, увел бы с собой на неопределенное время, но сейчас он сам чувствовал себя загнанным животным и поэтому ограничился только словами утешения.

—Я видел вашего супруга в состоянии озверения, — сказал он, — вполне понимаю ваше состояние. Более того, сам факт, что он не истощился за десять жарких суток, может говорить только об одном...

—О чем же? — поинтересовалась неутешная супруга.

—Такую неиссякаемую страсть ему может дать только любовь к вам, — воскликнул Никодим уверенно, — и стало быть, сударыня, вы должны с радостью выполнять свои супружеские обязанности и не каждый час, а ежеминутно, потому что любовь не купишь на рынке, а такую и не продашь за деньги.

"Что же я несу?" — подумал Никодим с ужасом, потому что ему необходимо было без шума умотаться с лестницы, а в голове у него от всего виденного образовался вакуум.

Однако, к его удивлению, бедная женщина, распахнув халат, бросилась ему на шею со слезами радости.

—Боже мой! — вскричала она, и от запаха молочно-белой кожи и вида обнаженной груди перед самым своим носом у Никодима прервалось дыхание. Плохо понимая, что он делает, юноша обнял рукой горячий стан женщины, а вторую погрузил в ее мягкие волосы, лаская затылок и шею.

—Боже мой, — продолжала женщина, прижимаясь к нему животом и бедрами, — теперь я понимаю вашу правоту. Что кроме любви может заставить моего одичавшего супруга не вылезать сутками из кровати и даже забыть о своих психологических тестах. Только любовь, которая блеснула ему как...

"...Из наших пробирок она ему блеснула, — подумал Никодим, — надо же такую адскую сексуальную смесь соорудить". Руки его никак не хотели оставлять жаркое, прильнувшее к нему тело, даже стал он искать место, куда бы ему прилечь вместе с жертвой наркотического эксперимента, однако судьба его оберегла.

Из открытой двери выскочил человек, натягивая на ходу поплиновые голубые кальсоны, с блуждающим в поисках любимой супруги взглядом. Быстрым шагом психолог подошел к своей супруге и, не обращая внимания на Никодима, взвалил ее на плечо и понес назад в квартиру. Та только успела воскликнуть что-то нечленораздельное и скрылась за дверью, оставив юноше слабый аромат духов и сильное физическое желание.

Впрочем, желание мгновенно прошло, как только Никодим вновь нырнул в вестибюль и черным ходом, уже освобожденный от всякой информации, проник на свой этаж. Осторожно выглянув в коридор, он увидел Нарцисса, который, уже одевшись в больничную куртку и брюки, обхаживал потерявшего сознание Орфея, стараясь привести его в чувство.

Чуть высунувшись из двери, Никодим жестами привлек внимание Нарцисса и поманил его к себе, но тот отмахнулся, занятый своим делом. Сев на голую грудь певца, он старательно дул ему в открытый рот, стараясь таким образом обеспечить приток свежего воздуха.

Тогда Никодим сделал несколько осторожных шажков по коридору и залетел в первую же дверь. Оказалось, что он попал куда надо, потому что палата в полном составе праздновала день созревания бочки с брагой. Эта бочка была заложена неделю назад и только терпение мудрых психов, которые каждый день бегали смотреть на поднимающиеся со дна бочки бродильные пузырьки, помогли браге выстояться.

Теперь пациенты сидели вокруг стола с большими кружками и с ужасом смотрели, как медленно опорожняется бочка. Дело в том, что по обычаям психбольницы, сохранившимся еще с режимных времен, спиртное нужно было выпить сразу, не отходя от тары. Восемь сопалатников были поставлены в тупик необходимостью выпить минимум двадцать пять литров настоенной на глыбе слипшихся леденцов браги. Появление Никодима они восприняли как благодеяние, потому что на девятерых все же пить было меньше, и тут же налили ему штрафную. После третьей штрафной Никодим, сохраняющий ясность мыслей, сказал, что в соседней палате под кроватью у него хранится вполне еще годный китаец с тремя приятелями, которые с удовольствием помогут разделить бремя алкогольной ответственности.

Как он и рассчитывал, в соседнюю палату был снаряжен отряд из четырех психов со свернутыми в веревку простынями. Их вторжение в палату Никодима было поспешным и грубым. Застигнутые врасплох, двое спортивных молодых людей едва успели распрямить свои плечи, как были связаны по рукам и ногам пьяными дегустаторами и вместе с обретенным под кроватью китайцем торжественно внесены за стол.

Как только молодые люди пытались объясниться, в раскрывающиеся пасти тут же вливали брагу, причем всякая попытка выплюнуть пьянящую жидкость прерывалась мощным ударом кулака в спину. Несмотря на просьбы Никодима, китайца тоже принесли к столу и, развязав только руки, накачали брагой наравне с остальными.

Сначала Никодим следил за состоянием своих врагов и связанного друга китайца, но после десятого тоста, от которого нельзя было ни отказаться открыто, ни сплутовать, ему стало все равно. Как сквозь туман наблюдал он появление ожившего Орфея и Нарцисса; за ними в дверь просунулась голова третьего члена группы захвата, который с удивлением, перешедшим в ужас, изучал своих абсолютно пьяных напарников. На счастье Никодима, все сотрапезники пришли в такое состояние, что с трудом узнавали друг друга. Поэтому незваный гость стремительно убрал свою голову назад в коридор и видимо побежал за подмогой.

Помощь, конечно, была нужна, потому что один из агентов тайной полиции, незаметно развязавшийся, уже поменял свой ультрасовременный пистолет на десять ампул промидола, которые пытался проглотить, не разбивая, одну за другой, и только неспособность его желудка хоть что-нибудь еще принять в себя сохранила ему жизнь. Другой, потерявший свой пистолет после третьей кружки решил, глядя на голого Орфея, что находится в борделе, и все время совал единственный свой металлический рубль за ворот рубашки Никодима, называя его своей милашкой и требуя уединения. Сам Никодим вовсе не оскорбленный тем, что ему тычут в грудь серебряным рублем, путая с публичной девкой, прилагал все усилия, чтобы распеленать китайца. Правда, ему казалось, что китаец этот имеет всего месяцев семь-восемь от роду и его необходимо перепеленать. Китаец же возражал против освобождения, крича, что еще никогда в жизни так спокойно не жил и что, мол, когда он еще дождется ситуации, когда брага сама течет в рот.

Однако с каждой выпитой кружкой сопротивление китайца ослабевало, и Никодим успел развязать его до того момента, когда сам погрузился в глубокий, все затмевающий сон.

Проснулся он глубокой ночью, с ужасом посмотрел на полупустую бочку, вокруг которой в самых невероятных позах спали психи, и, подхватив ни на что не реагирующего китайца, шатаясь, побрел с ним в туалет. Ему понадобилось полчаса, чтобы прочистить себе желудок и мочевой пузырь и затем, подхватив не приходящего в себя старика, выскользнуть во двор психбольницы и далее на улицу.

"Унести вовремя ноги" — этот девиз Никодим соблюдал неукоснительно.

В истории нет единого человечества. Оно со всей очевидностью не существовало в прошлом; не может оно возникнуть и в будущем. Полем для разъединения всегда будет политика, как следствие человеческой свободы, преодолевающей все данное. Именно поэтому среди сумасшедших происходили постоянные пертурбации. В ходе одной из них монах сблизился с Губиным.

—Что это? — поразился Иезуит однажды утром, заметив дружно топающих по намеченным колышками дорожкам пациентов. Они шагали группками след в след, взад-вперед. Дойдя до конца дорожки, дружно разворачивались на месте и гуськом возвращались.

Губин с собственноручно сбитым из трех палок земляным циркулем координировал движение, усиленно что-то измеряя и шепча себе под нос: "консорция... конвиксия... субэтнос... этнос... суперэтнос... человечество... гоминиды... нестойкие сочетания... деформированные сочетания... симбиозы... ксении... химера... гипотетическое смешение... самоутверждение... создание... аннигиляция... этногенез... эволюция... консервация... реликт... исчезновение..."