—Брат у меня есть, — взахлеб зачастил Луций. — Мальчишка двенадцатилетний, но шустрый, спортсмен. Как курьер может запросто использоваться, да и в школе у них каникулы скоро. А без него мне никак. Не на кого оставить.

—Каникулы, говоришь, — директор посмотрел на Луция и вдруг засмеялся. — Счастливый у тебя сегодня день, малыш. Да и ночь была не плоше. Ты хоть понял от какой беды тебя сыскарь уберег? За твоей головой кореша приходили.

—Ваши кореша, Стефан Иванович? — спросил Луций, и мурашки побежали у него от шеи вниз. — Кто корешам-то шепнул куда идти?

—Дурачок ты, дурачок, — улыбнулся ему директор. — Кто бы чего не решал, судьба-то перерешила. Радуйся!

И в самом деле радоваться бы бедному студенту, что желание его малосбыточное само собой вдруг исполняется, что вместо полного опасностей и смертельных неожиданностей нелегального и безбилетного путешествия он, как белый человек, поедет в купе с профессором лицея, что не надо ему опасаться за жизнь и брата, ан нет радости хоть убейся. Наоборот, тоска на сердце, да любопытство вовсе не по теме: о каких таких малышках старик талдычит?

Не в заводе было у студентов с малышками знакомиться, вся их любовь происходила в лицее между воспитанниками. Малышки требовали денег и квартиры для свиданий. И что мог предложить Луций кроме своей единственной рубашки да скамейки у лицейского сада. А тут услышал он в голосе директора не то что подначку, а, наоборот, уверенность, что говорит он о человеке вполне живом и вплотную ему, Луцию, знакомом. Вспомнил было студент двойку-тройку случайных подруг, которые сами ловили его у ворот и увлекали в глубь парка своей грошовой любовью, да тошно только ему сделалось. Какие тут малолетки!

Спрашивать он, однако, заопасался, потому что вдруг придумалась ему история, будто какая-то исключительной влиятельности сударыня на нем свое внимание остановила и директору об этом где-нибудь на рауте рассказала.

"Ходит же старая сволочь на приемы к друзьям, — подумалось Луцию. — Наверно, там и пролилась слезами чья-нибудь маменькина дочка. Только где она могла его видеть? И в чем он был одет?"

Однако он прекрасно знал, что все ему примыслившееся — бред, а на поверку выйдет совсем другое.

—Отпускные, билеты, оружие — все получишь у завхоза завтра. Брата берешь под свой риск. Мы за него отвечать не намерены. От меня зайди к профессору, может, какие распоряжения даст. И смотри мне, если по твоей вине поездка завалится, можешь сбегать хоть к чеченам, хоть к якутам — выловлю и накажу.

— Мама, — шептал Луций, выходя из учительской, — неужели все может случиться, как говорил старый негодяй Стефан. Неужели он через неделю уже будет в Петербурге искать знакомый по названию Путиловский завод? Неужели ему удастся свидание с родителями? Однако и при самом удачном раскладе надо было еще доехать, а перед этим предстояла ему масса дел: как-то забрать брата, вернее, выкрасть из интерната. Оформить все проездные документы и свидетельства и определиться с транспортом, так как ночью через полгорода идти с вещами невозможно. Не только что вещей, и костей не соберешь.

Отягощенный новыми, хоть и приятными заботами, он вовсе забыл, что утром впопыхах от удивления и страха не закрыл комнату. Найдя теперь дверь приоткрытой, с доносящимся изнутри ужасающей крепости храпом, он не торопился войти, а стал прислушиваться, кто это у него хозяйничает внутри. Постояв несколько секунд у порога, он разозлился, пожалел, что оружие выдадут только перед отправлением, и то не ему, а старому демократу, и все-таки, хотя и трусил, отворил дверь и вошел.

Гремело радио, лилась из крана вода, а с кровати глядело на него, бессмысленно улыбаясь, лицо Никодима.

Зачем он рассказал этому мошеннику и шуту гороховому про свою поездку, Луций и сам не понял. Было что-то в его закадычном дружке располагающее к откровенности. Никодим поездкой ужасно загорелся; оказалось, он в Петербург мотается чуть ли не каждый месяц и город знает почище, чем Москву. Стал он ему рассказывать о дорожных опасностях, о станциях, где из вагона и носа показывать нельзя, о перегонах, ради шутки обстреливаемых иногда мирным сельским людом, где лучше, наоборот, выползать из вагона на животе и отлеживаться на травке у шпал. Также назвал он неразумному Луцию некоторые петербургские злачные места, где можно дешево и вкусно поесть, только сославшись на его, Никодима, дружбу, а под конец, покрутив с большим сожалением головой, добавил, что никак не может отпустить самого своего закадычного друга на верную погибель, да еще с неразумным юнцом на привязи и, бросив все дела и ожидаемую от них прибыль, обязуется довезти Луция с багажом и привеском до самого Петербурга и обратно. И Луций оказался таким идиотом, что поверил ему.

Фортуна отвернулась от Луция и Никодима на обратном пути. Уже все препятствия, казалось, были преодолены. Василий так быстро и аккуратно собрался, что никого не разбудил из своих приятелей по комнате. А их было еще десять учеников. Вышли они из интерната также незаметно, как и вошли, и крались мимо сторожки, почти невидимой в предрассветные смутные часы, боясь разбудить нового, еще более гориллоподобного сторожа. Пустой ночной вагон выбросил их на перрон той самой станции метро, с которой юноши стартовали несколько часов назад. И все прошло у них гладко, только вот напоследок на своей, можно сказать, до последнего угла знакомой остановке судьба уколола Луция, видимо, потому, что оказался он по своему делу не один.

Ночной, самый последний поезд умчался по колее; впереди до самого эскалатора не было видно ни одного человека. Они поднялись, возбужденно болтая, по неподвижному эскалатору, вошли в длинный, тоже абсолютно пустой переход и пошли по нему, уже видя себя в теплой комнате Луция за чаем с последними, тщательно хранимыми остатками сыра и булки. Когда до выхода оставалось буквально несколько метров, из-за угла вышли двое залетных и молча пошли на них. Луций и Никодим встали, заслонив своими спинами мальчишку, примериваясь к будущим противникам.

Не так легко было бы с ними справиться — у каждого в кармане топорщился нож, а у Луция еще был заткнут за пояс молоток, и не впервой было им меряться с отдельно гуляющими по своей ночной работе залетными, но, когда оставалось до сшибки уже метра полтора и Василий, как нашкодивший кутенок, сжался в уголке, один из мужчин, преградивший им выход, поднял круглую голову, недобро рассмеялся и играючи развел полы пиджака. На животе у него под ремнем торчал пистолет. Игра становилась скучной. Более опытный Никодим резко обернулся и с криком "бежим" рванулся к дальнему проходу. В самом деле, казалось, им могут помочь только быстрые ноги. Луций с братом бросились за ним, однако, пробежав несколько десятков метров, они остановились и обернулись как по команде. С гиканьем и прибаутками кампания, состоящая теперь уже из десятка залетных, кричала им вслед, приплясывая и свистя. И было им с чего веселиться. Из-за поворота, к которому они так быстро мчались, вышла вторая бригада бандитов. Вперед высунулась толстая морда с конусовидными ушами и, подбоченившись, стала подходить:

—Ну что, приплыли, гуси лапчатые?!

—Чего надо? — спросил Луций хрипло и вытащил нож.

Однако не такая стояла погода в длинном переходе, чтобы нож что-нибудь решал.

—Храбрый, падла, — восхищенно сказала морда и повернулась к своим: — Какие нам ребята бесстрашные попались, а, Серега. Может пожалеем их?

—Нет, — категорично сплюнул лосеподобный Серега. Большими красными руками он вытащил отливающий белым металлом пистолет с длинным стволом и заорал: — Брось нож, паскуда, а то замочу!

Луций оглянулся. Сзади подходили другие бандиты.

"Забьют, — тоскливо подумал он. — Да и парня жалко. Или продадут на Крымском невольничьем рынке, или заставят колымить на базарах. А потом..."

—Ну что, храбрецы, — звонко крикнул Никодим и длинное лезвие отброшенного им ножа со звоном ударилось о камень. — Кто из вас горазд на кулачках? Да еще с пушками против голых рук.