Тут монах топнул ногой и прислушался. Как он и ожидал, никакого ответа на его вызов не последовало и по-прежнему его окружала лишь тишина двора.

— Так я и знал! — радостно воскликнул Иезуит. — Даже силы мировой истории не решаются отвечать мне. Это мое действие... — Иезуит вновь потопал и вновь не услышал даже эхо в ответ... — Это мое действие, — повторил он, — подтверждает истинность суждения профессора Губина о моей пассионарности. Не только по имени, но и по мощи способностей меня можно равнять с Александром, но не с чуждым нам, русским, Александром Македонским, а с Александром Невским. И вот, силы природы не рискуют дать Ответ на мой Вызов.

С этими словами Иезуит затопал изо всех сил и настолько решительно, что даже раскраснелся. Сумасшедшие криками и свистом поддержали его.

Армейские связи срабатывали на "ять", и на нужном пути путешественники обнаружили совершенно отдельно стоящий вагон зелено-защитного цвета с двуглавым орлом российской армии на боку и двумя автоматчиками вместо проводников. Автоматчики внимательно разглядели протянутый Пузанским литер, сличили все справки и фотографии, осмотрели Луция и Василия на предмет схожести и велели ждать. По перрону плыла разномастная толпа с чемоданами, узлами, котомками, детьми и собаками. Цыганята сразу же окружили Пузанского и, пританцовывая, с криками "Ах, синьор, ох, синьор!" пытались выудить из него монетку. В это же время взрослые цыгане старались проскользнуть мимо автоматчиков в вагон, но из этого ничего не получилось, потому что, пока один из солдат, загородив проход спиной, что-то пел по "рацухе" и в ответ рация хрипела полновесным матом и рекомендовала "не шутить", второй сделал два самых простых, но наиболее эффективных действия: снял с плеча автомат и коротким прикладом смазал по черепу идущего на штурм молодого нахрапистого цыгана, так что тот свалился ему под ноги, и, тут же сняв курок с предохранителя, дал над головой табора веерную очередь, отчего с ближайших проводов посыпались дождем испуганные воробьи. Не дожидаясь повторения стрельбы, цыганки подхватили свои цветные грязные юбки, сопливых цыганят и дали деру. Матерые же цыганские мужики сбились в кучу на краю перрона, прихватив с собой ушибленного и тараторили, наставляя указательные пальцы на вагон, но близко не подходили.

Через какие-то двадцать минут стояния подошел не спеша сытый толсторожий лейтенант с белой повязкой дежурного, обругал обоих автоматчиков и жестом пригласил группу Пузанского в вагон. В отличие от перрона в вагоне было сумрачно и тихо. Лейтенант шел впереди, дергая ручки купе, но, к изумлению, все они оказались закрытыми. Так они дошли до последнего купе. Луций уже хотел предложить бравому дежурному свою помощь в части открывания замков без ключа, как дверь поддалась, и все они вместе с багажом и с лейтенантом ввалились в купе.

—Все, — сказал лейтенант, глядясь в осколок разбитого зеркала в двери, — устраивайтесь, а я пошел докладывать командованию. Охрана едет с вами.

—Когда отправление? — заикнулся было Пузанский, но бравый офицер, растолкав животом автоматчиков, исчез на перроне.

Впрочем, автоматчики остались. И надо отдать им должное, функции свои они выполняли лихо. В купе регулярно доносились отзвуки стихийных битв, разыгрывающихся перед вагоном, гудение голосов, мат и вопли получивших по голове кованым прикладом. Дверь в купе оставалась открытой, и Луций был уверен, что ни один заяц в вагон до ночи не проник.

Несколько раз он бегал за кипятком на вокзал, где пробивался сквозь страшные очереди, потом, когда чай всем осточертел, учитель дал ему денег и велел принести водки и мяса. Когда одуревший от толчеи и засилия мошенников Луций принес ему дюжину пива и сушеной рыбы, Пузанский не стал пенять ему на ошибку, а присосался к бутылке, жестом показывая Луцию на другую. Василий заедал скуку сушеной таранкой и гляденьем в окно. Он отшатнулся когда в окне нарисовались две румяные, впрочем, довольно суровые рожи и жестом попросили подойти Пузанского к выходу.

Стоя на верхней ступеньке, учитель едва был вровень с ними, когда же оба страдальца взошли в вагон, оказалось, что его макушка едва достает до плеча этих людей. Видимо, их приход был согласован, потому что охрана, по молчаливому кивку Пузанского и ни с чем не сверяясь, пропустила обоих. Однако же толпа собравшихся на перроне и оценившая перспективы военного передвижения, восприняла вхождение двух блатников как призыв к атаке. Обоих часовых прижали к стенке вагона вместе с табельным оружием и стали костылять по шее, а мстительные цыгане умудрились пробраться в первые ряды атакующих и взошли на ступеньки вагона.

Оба вновь прибывших оценили обстановку мгновенно. Еще хрипела что-то невнятное раздавленная ногами "рацуха" и медленно оседал по стенке подрезанный часовой, а оба великана уже обернулись лицом к толпе и вышибли напирающих вновь на перрон. За рекордно короткое время они обратили штурмовавших вагон в бегство, не издав при этом ни одного звука и не изменившись, так сказать, в лице. На пустом перроне остались многочисленные трофеи в виде раненого часового, неподвижно лежащего молодого цыгана с неловко повернутой на бок головой, невостребованных предметов туалета и брошенных впопыхах узлов и пакетов.

Раненого охранника быстренько сопроводили в лазарет на тачке носильщика, а вместо него прислали того самого лейтенанта, который сразу потерял весь гонор и только жалобно поглядывал на суровых молодцев с румяными лицами.

Первым проснулся Василий и стремглав полетел в туалет. Однако, сколько он ни вертел ручку, она не поддавалась. Мальчик бросился в противоположный конец вагона, но и тут столкнулся с запертой дверью. Не зная, что и думать, он решил уже рвануть в тамбур, как вдруг дверь отворилась и из туалета вышел китаец. Не раздумывая, откуда мог появиться в литерном военном вагоне китаец, Василий попытался проскользнуть в туалетную комнату, но за первым китайцем появился второй, за вторым третий и так всего семь китайцев. Они прошли мимо ошеломленного мальчика совершенно одинаковые в синих махровых халатах в полоску, с перекинутыми через плечо мокрыми полотенцами. После, когда Василий закрылся в туалете, он увидел, что здесь могли разместиться семеро человек только в виде двухэтажной пирамиды.

Поезд резво набирал скорость, когда вдруг мальчика швырнуло инерцией движения на умывальник, вагон задребезжал, застонал и остановился. Василий с трудом восстановил равновесие и вернулся в купе.

—Китайцы, — закричал он с порога. — Целая уйма! Один в один — полосатые. Пролезли в вагон.

—Не может быть, — сказал безапелляционно Пузанский. — Тебе, наверно, приснилось, — он выглянул в коридор. Коридор был пуст. — И куда они делись? — строго сказал учитель. — Ты, если кажется, молись. А лучше узнай, какая сейчас остановка и нельзя ли разжиться кипятком и хлебом. А то ведь запасы не резиновые.

—Только уточни, сколько стоим, — крикнул ему вдогонку Луций. — А то уедем без тебя. — Он сунул брату в руки чайник и две красные кредитки. В это время мимо раскрытой двери проплыли две невысокие фигуры в халатах.

—Я же говорил, — крикнул Василий ликующе. — Вот они — китайцы!

Луций вылетел вслед за ним в коридор и успел только заметить, как тучный блондин с усами зашел в третье от них купе и задвинул дверь.

—Это не китайцы, — сказал он, задумчиво обращаясь к вольготно расположившемуся на нижней полке Пузанскому. —Это совсем наоборот, какой-то норвежец или наш брат славянин.

—Ты вот что, — сказал ему снисходительно демократ. —Пока братишка бегает за кипятком, найди кого-нибудь из охраны и определись, какого рожна тут иностранцы шастают. У нас же сугубая договоренность с военным ведомством, что, кроме нас троих и этих... бойцов, в вагоне никого!

Вагон стоял сиротливо на взгорке, опоясанном с обеих сторон какими-то прудками, холмиками, лесонасаждениями. Никаких построек видно не было. Охраны, кстати, тоже. Василий побегал чуть-чуть вокруг вагона, наткнулся на удивительную окружающую пустоту и безлюдье и пошел докладывать шефу, что кипятка и хлеба нигде нет. Дремлющий Пузанский беззлобно его обругал и попросил до завтрака не беспокоить. В это время Луций, безуспешно дергающий дверь в купе военных проводников, был весьма заинтригован, услышав за дверью вместо грубого мужского тембра мягкий девичий говорок.