Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Ты, Вася, старайся им на глаза не попадаться, — заботливо продолжал Никодим, кроме шлема сняв нагрудник и оставшись в одном кожаном поясе. Он присел точь-в-точь как и предыдущий поклонник на краешек дивана и потрепал мальчика по затылку. — Где твой брат блондает, — спросил он как бы ненароком, — разве можно такого малыша одного оставлять?

—Ушел, — всхлипнул Василий и заерзал, потому что боль в заднем проходе не прекращалась. — Он меня от заклания спас. Меня хотели отдать Сатане на съедение в качестве жертвы, но он познакомился с жрицей и меня отпустили.

—Познакомился с жрицей и сатанисты тебя отпустили? — недоверчиво переспросил юноша. Было видно, что быт Римского клуба ему хорошо знаком. — Да ты, брат, чудом выжил, можно сказать, второй раз на свет родился. Поздравляю!

И снова, повторяя движения предшественника, Никодим схватил мальчика в охапку и стал целовать и гладить всего, правда, ничего не обещая взамен. Василий, по опыту зная, чем кончаются подобные ласки, попытался вырваться, но ничего подобного — руки у Никодима были как железные. Преодолевая слабое сопротивление Василия, он успел стянуть с него шаровары, но быстро отпустил мальчика и прикрыл одеялом, потому что в коридоре раздались шаги.

5. ПОДАРОК

Напуганные житейскими передрягами, выпавшими на их долю, братья долго не решались покидать свою спальню. Луций в очередной раз поклялся никогда больше не оставлять Василия одного, а услышав, что тому неизвестно, кто должен с часу на час привести в подарок "Хонду", вовсе напрягся и только и думал, чем вооружиться поосновательней. Он почти не спал всю ночь, опасаясь, что вновь призовет жрица, и моля таинственного отца Климента дать силы устоять против соблазна. При этом любой шорох, а ими был наполнен буквально весь Римский клуб, заставлял его напрягаться и приподнимать голову, ибо, ни за что не желая признаваться в том, он ждал знака от нее. Однако жрица так и не появилась и не прислала за ним никого, но в ночной тишине он бодрствовал не один. С разных сторон доносились до него то взрывы истерического смеха, то ругань и удары, то звон разбитой посуды и залихватские песни. Прямо под окном уже в рассветном белесом полумраке вдруг услышал он топот копыт по каменному подиуму, звуки команд и раздирающий пространство крик, похожий на вопль дикого раненого животного. И тем страшнее была наступившая после этого крика тишина.

Только под утро юноша задремал, и сон его не был свободен от присутствия жрицы. Она явилась ему в облике зрелой женщины с огромной глубины иссиня-черными глазами в строгом закрытом платье из темно-зеленой тафты. Ее всегда распущенные волосы были собраны в пучок и заколоты бриллиантовой диадемой. И во сне он не мог поверить в близость с подобной женщиной, и под ее изучающим взглядом юноша собрался и... мгновенно проснулся.

Сначала спросонья он решил, что она где-то рядом, и искал ее даже не руками и не взглядом, а просто ловил призывное ощущение тепла, но наткнулся лишь на холод и пустоту. В отчаянии вскочил Луций с постели, проклиная себя за то, что проспал призыв. Однако посмотрев на часы, стоящие на высоком камине, убедился, что спал всего несколько минут, и вновь нырнул в кровать, что в общем не принесло успокоения его душе.

Итак, проснувшись рано утром, он продолжал лежать без движения, пока его брат слонялся по комнате в ожидании подарка. Подарок запаздывал, и наивный мальчик ощутил первые позывы голода. Через некоторое время, когда уже каминные часы пробили двенадцать дня, он объявил, что если тотчас не поест, то станет рвать желчью от голода.

—Ну что ж, — вздохнул Луций, — пойдем, только не отходи от меня ни на шаг.

Пока он мрачно раздумывал, как им пообедать, по возможности ни с кем не встречаясь, дверь спальни отворилась от сильного удара, и одетый точно так же, как и накануне, на пороге появился Никодим.

—Ну вы и спать горазды! — воскликнул он, нисколько не смущаясь мрачного взгляда Луция, которому уже успел пожаловаться Василий, рассудив, что лучше малым отвлечь брата от большего греха.

Однако сам Василий глядел на мускулистого Никодима с каким-то смутным интересом, потому что боль, терзавшая его весь вечер, куда-то ушла, а вместо нее появилось новое ощущение, которое он, впрочем, еще никак не мог понять. Никодим, почувствовав на себе заинтересованный взгляд, приосанился, поправил на поясе меч со сверкающей позолотой рукояткой и продолжал.

—Как, — говорил он, — разве вы не знаете, что приглашены на пир счастливейшим из смертных, основателем Римского клуба и прочая, прочая, прочая...благородным Хионом. — Тут глашатай сбавил спесь и перешел на товарищеский тон. — Странно, что он прослышал о вас, но, видимо, мир не без добрых людей, и учтите, — добавил он, потому что братья отреагировали на его слова по-разному: Василий сделал глотательное движение, а Луций резко качнул головой, — ...учтите, что приглашение на пир к главе всех наших римлян это своего рода индульгенция, которая выдается крайне редко и служит прикрытием от любых разборок и приставаний здешней полицейской челяди.

Я тоже буду там, — поспешил он ответить на безмолвный вопрос Василия. — Хион отрядил меня трубачом, чтобы после каждой перемены вин я возвещал, сколько лет жизни он потерял. Человек он доброжелательный, так что, думаю, вы получите от пира не только большое удовольствие, но и пользу от его защиты. Ибо, видит бог, я вас оградить от происходящего здесь не сумею.

—От тебя бы самого оградиться, паскудник, — вполголоса пробормотал Луций, но, чуть подумав, решил, что есть все-таки надо, а мерзавец, хоть проявляет себя как блудливый козел и подхалим одновременно, все-таки никогда не желал им зла. Да и вообще, если серьезно мыслить о побеге, значит, надо познать Римский клуб изнутри, потому что без особого пропуска не только не впускали сюда, но и никого не выпускали.

Отбросив сомнения, братья последовали за Никодимом, который через несколько переходов привел их к двери с надписью: "Всякий, кто выйдет отсюда без приказа, лишится головы". Несмотря на простоту и лапидарность, надпись все-таки показалась Луцию внушительной и заслуживающей внимания. Толкнув дверь, Никодим прошел внутрь огромного помещения, все стены которого были украшены фресками, изображающими человечка с плоским лицом и небольшими глазками в чрезвычайно величественных позах.

Вот этот мужчина, еще совсем молодой, стоя на коленях перед кроткого вида старичком в короне, несомненно, Российским монархом, получает весьма ценную награду, о чем свидетельствует высочайшее внимание присутствующих на церемонии зевак. На другой стене тот же самый мужчина в седле и с мечом в руке на лету срубает голову закованному в кандалы звероподобному азиату в черном халате с золотыми пуговицами. На третьей фреске он же в одной набедренной повязке, а его пухлые плечи и грудь служат восхищенным достоянием десятка прекрасных юных девиц в полном неглиже. Даже на потолке какой-то черт с крыльями возносил присмиревшего героя за подбородок на высокую трибуну. Рядом искусной рукой была изображена Фортуна с рогом изобилия и три парки, прядущие золотую нить. Чтобы рассмотреть картину, братьям пришлось так задирать головы, что они не заметили, как оказались в центре облицованного мрамором зала с фонтаном и сафьяновыми кушетками, на которых расположилось множество разного народа.

Никодим подвел братьев каждого к своему месту. К их удивлению, в изголовье кушетки Василия было золотыми буквами выведено на латыни, греческом и русском его имя. На кушетке же Луция, гораздо более просторной, изображен был во всю длину жирный вопросительный знак, к тому же рисованный черной краской.

Растянувшись во весь рост, Луций осторожно осмотрелся. По окружности триклиния, так же как и он, возлежало множество людей, обративших свой взор к огромному мраморному столу. В самой его середине прилег на передние ноги ослик коринфской бронзы с вьюками на спине, которые были полны с одной стороны кипящими в масле коричневыми колбасками, а с другой — жареными курицами, обрызганными маком и медом. Только юноша сглотнул слюну, как к его лежанке подошли два мальчика в коротких белых плащах и беретах. Не говоря ни слова, они стащили с братьев сандалии и омыли им ноги ледяной водой, предварительно старательнейшим образом остригши ногти. При этом они пели патриотические песни и в такт притопывали. Только насухо вытертые и вновь обутые братья собрались приступить к трапезе, как зазвучала симфония в классическом стиле с обилием духовых и ударных инструментов.

123
{"b":"219595","o":1}