—Весь исторический процесс движется к Христу и идет от него по временной оси, — заюлил академик. — Более того, я бы хотел добавить, что христианская церковь оказалась способной соединить даже самое противоречивое, вобрав в себя все идеалы, считавшиеся до той поры наиболее высокими, и надежно хранить их в виде нерушимой традиции, — тут он вполне естественно вернулся к ранее начатой мысли.

—Лишь за пятьсот лет до нашего времени пути китайской, индийской, восточно- и западноевропейских культур разошлись окончательно. Запад первым вступил в век науки и техники, за ним последовала подотставшая Россия и лишь в прошлом столетии присоединился Китай. Совершенно новой, внесшей радикальное изменение в развитие Запада стала идея политической свободы, связанная с осознанием внутренней глубины бытия и личности.

—Ты все понял? — спросил Нарцисс Орфея почему-то шепотом.

Тот покачал головой.

—Я уяснил главное, — сказал он торжественно. — Все развитие истории шло по поступательной линии с единой целью — создать достойных божественного сознания индивидуумов.

Однако профессора по-прежнему не желали воспринимать Наперсткова с его отвратительным подмигиванием, хоть и не могли не слушать милую сердцу музыку родной терминологии.

—Видеть фактические данные об истинном расположении временной оси, обрести в них основу для создаваемой нами картины мировой истории означает: найти то, что, невзирая на все различия в вере, свойственно всему человечеству. Одно дело видеть единство истории и верить в него, и совсем иное — мыслить единство истории, соотнося свою веру с сокровенной глубиной величайших историков, твоих коллег, — решил подольститься Наперстков.

—Ты что подмигиваешь? — обрушился на Наперсткова Губин. — Хочешь меня переманить в свой лагерь?

—У меня нервный тик после удара по голове, — пожаловался тот.

После признания академика его младшие коллеги испытали к нему невольное снисхождение и перешли к конструктивному обсуждению доложенного материала.

—Тоже мне открытие — теория осевого времени. Эка невидаль, — фыркнул Тойбин.

—Ты когда-нибудь видел ось... Ну хоть ту, на которой крепятся колеса автомобиля или телеги, — набросился на него Наперстков и продолжил, не дожидаясь ответа: — Сколько у нее концов?

—Два! — радостно опередил Тойбина Губин.

—Именно! — подчеркнул академик. — А где они...

—Ну, первый в доисторическом времени...

—А второй?

—Вероятно, осевое время закончилось с наступлением века Науки и Техники...

—Умер и теорийке конец! — захихикал Губин.

—Что же мы, по-вашему, живем вне истории?

—В истории, но не в твоей, — презрительно ответил Губин.

—Нет, мои дорогие, — многозначительно улыбнулся Наперстков. — Второй конец оси истории находится здесь.

—Где? — поразились профессора.

—Тут, — ответил Наперстков и после некоторого раздумья ткнул пальцем в фонтан, а Орфей пукнул.

—Подтверждает, — задумчиво заметил Губин. Профессора бросились к фонтану, а Наперстков, пританцевывая, двинулся следом и, подойдя к Нарциссу, дал щелчок тому по животу. Пораженный великим открытием Нарцисс не стал в ответ прибегать к грубой силе, но выразительно глянул на гения так, что тот рассыпался в извинениях.

Ветераны-историки никогда не клюнули бы на теорийку Наперсткова, если бы не чудесное место, как нельзя лучше приспособленное к выходу мировой оси из тверди веков. Тогда сразу становились понятны поведение и роль мифологических Орфея и Нарцисса, поставленных Высшими Силами охранять конец мировой оси.

По какой-то, пока не до конца ясной причине появившийся на арене мировой истории этнос их сумасшедшего дома преобразил местный ландшафт, вырубив все деревья и вычерпав воду из бассейна фонтана. В ответ природа перестала давать воду и выращивать деревья, но зато наполнила сад выдающимися фигурами.

Воистину, было над чем задуматься.

Возможно, Никодиму и китайцу в самом деле стоило растворить несчастного психолога в серной кислоте, а может быть, и в обычной царской водке, но не впрыскивать в него массу ингредиентов, каждый из которых был рассчитан на то, чтобы сломить волю пациента к сопротивлению, расслабить его или измучить болью. Однако среди специфических средств психушки были и экспериментальные, рассчитанные как на подавление, так и на возбуждение самых различных человеческих желаний.

Первые несколько дней врач просто спал, одурманенный приемом снотворных наркотических веществ, потом сон у него отняли. Крепко связанный по рукам и ногам, запеленутый в смирительную рубашку, он пережил всю гамму чувств, которую в течение нескольких лет доставлял своим пациентам. Под действием насильно принимаемых таблеток его бросало то в жар, то в холод, он стонал, бился в судорогах, просыпался от безумных страхов и галлюцинировал наяву.

На четвертый день ухмыляющийся китаец, который вообразил себя ученым-экспериментатором, склонился над ним и с вежливой ухмылкой втер ему в рот горсть красных мелких таблеток, которые взял из банки с замечательной наклейкой "Супер". Что означало это "Супер" китайцу предстояло узнать в тот же день.

На этот раз пробуждение психолога было полным и окончательным. Только что он был в глубоком и мрачном забытьи, где все время проваливался в узкий канализационный люк со смазанными, сверкающим жиром стенками и летел, летел куда-то вниз, в тянущуюся к нему огненную ноздреватую массу. И вдруг из разрывающего мозг сна он перенесся в больничную палату с успокаивающе белыми занавесками на окнах, облупленным потолком и рядами кроватей. Сам он, спеленутый, лежал на крайней, ближе к выходу, и мог поворачивать только глаза. Несмотря на то, что от веревок и неподвижного лежания у него должно было болеть все тело, он чувствовал себя бодро и свежо. Скосив глаза, он увидел, что лежит в палате один. Тогда, напрягшись, врач рывком перевернулся со спины на живот и скатился с кровати на пол. От падения узы, стягивающие его, ослабли, и постепенно врачу удалось распутаться. Он скинул с себя смирительную рубашку, распутал стягивающие его тело куски простыни и веревку и несколько минут неподвижно стоял возле кровати, наслаждаясь вновь обретенной свободой.

В это время он впервые ощутил, что с ним происходит что-то неладное. Сначала у него затрещали штаны, и когда он почувствовал, как напряглось его естество и щекотка желания пронизала его с паха до макушки, то понял, что должен немедленно найти женщину. Если бы врач был в состоянии, то вспомнил бы, что сам принимал участие в разработке грандиозного средства против импотенции. Только похоть овладела им целиком.

Психиатр вышел в коридор и быстрыми шагами двинулся к ординаторской. Он казался себе одним огромным пенисом и от вожделения готов был кусать сам себя. Когда он вошел в ординаторскую, там было сразу два искомых объекта. Молодой лечащий врач и средних лет дебелая нянечка с отвислой задницей и крутыми грудями, которые показались врачу необыкновенно соблазнительными. Однако проблема выбора поставила его в положение осла, застывшего перед двумя охапками сена.

—Господи! — всплеснула руками лечащий врач, глядя на исхудалого коллегу с чувством глубокой женской жалости. — Дорогой мой, как же вы изголодались. И где вы пропадали все эти дни, мы все уже начали беспокоиться, а ваша жена...

Тут она прикусила язык, потому что жена психолога, подождав его два дня, пустила к себе в кабинет профессора Тойбина под предлогом изучения истории в ее реалистическом аспекте. Все врачи клиники, чья корпоративная сплоченность еще не совсем пропала, очень ее осуждали за неравноценную замену, но не рассказывать же коллеге, каким образом его жена переживает его исчезновение. Тут психолог втянул носом сладкий запах духов и от вожделения чуть не прыгнул на лечащего врача. В последнее мгновение его удержал страх спугнуть добычу, и он только облокотился на женское плечо, что можно было объяснить потерей сил в заточении. Хрупкое и нежное плечо дрогнуло под его алчущей рукой, и если бы не сестра, с удручающим видом заполняющая в углу канцелярскую, давно никому не нужную книгу, возможно, врач решился бы на насилие.