Увлеченный созиданием нового астрального плана отец Климент даже не заметил, как покинул психушку. С его последними словами послышался шелест, глаза внимающего ему Александра вновь непроизвольно закрылись, и исчезло радостное тепло, но еще далеко не сразу пришел в себя блаженно улыбающийся Иезуит. И много дней тревога, имевшая место в поучении Высшего Наставника, печалила его.

Монах молил так горько и истово, а внимал так почтительно, что историки невольно подходили к нему, теребили, ощупывали пространство вокруг коленопреклоненного отступника. Однако, как и следовало ожидать, ни чувственный опыт, ни глубинная интуиция не позволили обнаружить не существующего в материальной природе фантома, рожденного в безумном мозгу сумасшедшего монаха. С великим сожалением ученые были вынуждены признать, что рано ставить точку в борьбе с бесами. Значит, надо было продолжать свое дело.

Видя, что Иезуит полностью погрузился в себя, профессора не стали диагностировать его. Все постояли еще какое-то время, храня молчание. Вскоре историки с непрестанно творящим молитву монахом ушли, но еще долго богобоязненные психи с опаской обходили фонтан, и никто более не сомневался в месторасположении выхода оси мировой истории и божественном назначении ее хранителей Орфея и Нарцисса.

Трое молодых людей весьма примечательной наружности вошли в один из самых обычных летних дней на территорию психбольницы. Дабы не привлекать к себе внимания, они проникли во дворик и, естественно, оказались у фонтана, к которому вела единственная протоптанная в траве дорожка. Первым их заметил Орфей, который, как обычно, стоял неподвижно на обломке мраморного постамента, весь отдаваясь своему будущему величию. Недалеко от него застыл полураздетый Нарцисс, который сегодня из-за теплой ласковой погоды был более в себя влюблен, чем обычно.

Незнакомцы видимо никуда не спешили, потому что, увидев обнаженного Орфея, они остановились и стали с удивлением его рассматривать.

—Как живой! — произнес самый высокий и плечистый молодой человек и повел плечами, облаченными в блестящую спортивную куртку. — Даже член в натуральную величину.

—Ну уж, в натуральную, — возразил второй его спутник, постарше и потуже в плечах, — у людей такие маленькие пенисы не бывают.

—Так то у людей, а эта статуя, у нее пропорции нарушены...

—...Или скульптор насосался казенной водки, — прохрипел третий собеседник и в подтверждение слов бросил в Орфея палкой, подобранной с земли.

Сила броска и точность были таковы, что дубина, вращаясь, опоясала бедро Орфея и свалила его с пьедестала в фонтан.

Тут же из уст пришельцев раздался одновременный крик ужаса: "Ожил!" — потому что, попав в воду, Орфей стал быстро карабкаться назад в естественную воздушную стихию.

Впрочем, молодые люди, не видя для себя прибытка в схватке с загадочным объектом, а может, боясь участи Дон-Жуана при встрече со статуей командора, смотались в глубь сада, явно нацелившись на больничный корпус.

Не желая привлекать к себе излишнего внимания, они разбрелись меж пней и не торопясь, друг за другом прошли в вестибюль, где подверглись перекрестному допросу двух свирепых психов с большими дубинками в руках. Однако узнав, что молодые люди пришли в гости к старинному их приятелю по имени Никодим, часовые присмирели и один из них даже выразил желание проводить дорогих гостей.

Пришельцы отклонили ценное предложение и, узнав номер палаты, не торопясь двинулись вверх по пологим ступенькам. Дойдя до нужного этажа, они вновь разделились. Двое остались курить на лестничной клетке, а один с квадратными плечами и головой редькой пошел по коридору, тщательно высматривая номера палат. Дойдя до никодимовской резиденции, он не раздумывая толкнул дверь и вошел в комнату.

Китайцу, который мирно лежал на кровати, восстанавливая при помощи специальных дыхательных упражнений свой внутренний мир, пришлось вернуться в больничную реальность и спросить у посетителя, чего тот хочет.

—Кент тут мой старинный обитается, — объяснил визитер весьма подходящим ему грубым низким голосом, — небойсь слыхал про Васька, друга Никодима?

Ни про какого такого Васька китаец, естественно, не слыхал, да и слышать не мог, но, прежде чем он поднялся с кровати, великан уже подсел к нему и полуобнял за плечо своей могучей ручищей. Китаец, который не мог даже шевельнуться, весьма хладнокровно перенес вольное обращение со своей особой. Он только вздохнул и постарался расслабиться.

—Скажи мне, кирюха, — продолжал неугомонный посетитель, чуть сжимая толстыми пальцами худое плечо старика, от чего тот морщился и кряхтел, — когда мне ожидать моего удивительного друга и почти брата Никодима. Что, по-твоему, могло его так задержать? Только не говори мне "не знаю', — предупредил Васек, встряхивая пациента в своей мощной длани, — я таких слов не признаю и могу совсем обидеться.

Так как китаец молчал и только тяжело отдувался, Васек положил его на одеяло и закатал несколькими движениями больших рук. Затем, встав над ним, как кормящая мать над младенцем, он запеленал дрожащего от ярости китайца еще в две простыни, надежно перевязал еле дышащего пациента вытянутым из кармана куском бельевой веревки и засунул в рот грязный носок, взятый им с соседней кровати. С детских лет никто так не усердствовал над стариком. Получившийся аккуратный тючок громила бросил небрежно под кровать, благо, китаец не мог даже застонать.

Только Васек задвинул китайца в пыльный угол под кровать, как дверь палаты отворилась и вошел мокрый Орфей, с голых чресел которого еще стекала вода. Не разглядев толком вошедшего, Васек выкинул вперед руку с торчащим из нее пистолетом и крикнул: " К стене! Руки за голову!"

Двое его друзей, привлеченные хлопаньем двери, ворвались в палату вслед за Орфеем и остановились, завороженные мерцанием мокрых ягодиц музыканта. Увидев направленный на него ствол, певец взвыл и неожиданно, как раненый буйвол, ломанулся к двери. На ходу он по-регбийному врезался в стоящих позади него молодых людей и вместе с ними покатился по полу. И в этот момент дверь снова отворилась.

Никодиму было достаточно беглого взгляда, чтобы оценить обстановку. Он мгновенно присел, уходя из зоны обстрела, и, как змея, бесшумно ринулся в коридор. Пока Васек и его команда вываливались из палаты, толкая перед собой безвольное тело Орфея, Никодим уже мчался гигантскими прыжками вниз по лестнице. Самым разумным для него решением было бы мгновенно исчезнуть с территории психбольницы, но он не мог оставить без помощи старика китайца. Поэтому Никодим, добравшись до вестибюля, отнюдь не бросился к открытой двери на улицу, а завернул во внутренний двор к научному корпусу, думая там отсидеться на время погони. Что это — захват, он понимал так же отчетливо, как и то, что шансов спастись, если больница обложена профессионально, у него нет никаких.

Юноша знал, что у него есть несколько минут в запасе, и поэтому спокойно остановился, пробежав всего один лестничный пролет, и стал методично сжигать давно припасенной для подобных случаев зажигалкой все свои многочисленные записи и бумажки с адресами.

Когда он расправлялся с последней запиской, внезапно отворилась дверь и из нее вышла высокая женщина с распущенными рыжими волосами и бледным лицом. На ней был полупрозрачный кружевной халат, а под ним — как понял Никодим — ничего. Увидев юношу, женщина прислонилась к стене и произнесла:

—Я больше не могу, он не дает мне даже часа передышки. Мы целыми днями не выходим из дома, а о нашей кровати я просто не хочу говорить. Все пружины на ней ослабли до последней степени, а петли скрипят, словно на корабле в бурю. И то признаться, подобной качки и в девятибалльный шторм не увидишь. Короче говоря, молодой человек, увезите меня отсюда. Сейчас он заснул, и это возможно сделать, потому что я не могу противиться его желанию и не могу больше видеть эту сломанную кровать.