— Сегодня ночью ректор пережил страшное потрясение. И мы обязаны выяснить, с чем это связано. Утром Дьюрн попытался назвать имя виновника произошедшего, и с его дрожащих губ сорвалось ваше… Что вы сделали, Агон де Рошронд?

Я прочистил горло и ровным тоном ответил:

— Мои наставнические рассуждения взволновали дерево Урланка. Видя, что корни и ветви угрожают нам, учитель велел обратиться к картинам прошлого. Он счел, что это успокоит Ловца Света.

— Картины прошлого, какого прошлого?

— Картины из детства, когда отец учил меня жестокости, желая, чтобы я вырос похожим на него.

Психолунники обменялись скептическими взглядами.

— Вы хотели спрятаться за воспоминаниями? — удивился Элиос.

— Ловец Света завладел моим разумом.

Выражение лиц психолунников изменилось, теперь они смотрели на меня с неподдельным интересом.

— Вы хотите сказать, что дерево проникло в ваши мысли? — уточнил Элиос.

Я пожал плечами:

— Не знаю. Но сцена из прошлого показалась мне чрезвычайно реалистичной…

Лица мужчин смягчились, как будто бы мое объяснение успокоило их. Психолунники обменялись несколькими тихими фразами, а затем один за другим поднялись со своих мест. После чего они все, за исключением Элиоса, покинули террасу. Что же касается последнего, то он пригласил меня сесть за стол.

— Простите нас, Агон, — улыбнулся психолунник. — Но состояние Дьюрна не могло не вызвать беспокойства.

— Что значит весь этот спектакль? Вы вызываете меня в Мыслеторий, изображаете из себя суровых судий, а затем внезапно расходитесь! И никаких объяснений. Вы обращаетесь подобным образом со всеми вашими учениками?

— Мы должны были убедиться, что вы непричастны к случившемуся, — спокойно сообщил Элиос.

— И что же, убедились?

— Да, ваши воспоминания привлекли внимание ректора. Тот реализм, о котором вы упомянули, характерен для снов большинства школяров. И Дьюрн в некотором роде, осознанно или нет, питается ими. Именно поэтому он не может обходиться без нас. Наша задача — денно и нощно следить за его кошмарами, не давать им поглотить сознание Дьюрна. Если мы допустим малейшую оплошность, то Школу Ловцов Света захлестнет хаос. Дьюрн, образно говоря, краеугольный камень этого учебного заведения, он тот, на ком все держится, но он и тот, кто может в любую секунду все разрушить.

— Теперь, когда беспокоящий вас вопрос урегулирован, давайте поговорим обо мне. Вы согласны?

— С удовольствием… Что вас беспокоит?

— Я выбрал Урланка в качестве своего наставника в сфере боевых искусств…

— Прекрасный выбор, — пробормотал психолунник.

— …Сейчас же я должен найти педагога-политика, воспитателя разума.

— Все верно.

— Я отказываюсь это делать. Вы манипулируете мыслями, вы и все те, кто живет в этой школе. Если бы все сводилось к изучению риторики, я бы, не раздумывая, согласился. Но здесь кроется что-то иное. Стены школы пропитаны магией, перед которой я безоружен, у меня остались только слова, чтобы защищаться. Я отказываюсь вести бой в подобных условиях.

Закончив тираду, я поднялся. Элиос удержал меня, взгляд его серо-зеленых глаз завораживал:

— Вы заблуждаетесь. Если бы мы были в состоянии выигрывать этот бой, превратить вас в образцового ученика или покорную марионетку, неужели вы полагаете, что мы бы не сделали этого? Но это не в нашей власти, но даже обладай мы подобным могуществом, мы бы не стали к нему прибегать. Вы вольны в своих поступках, Агон. Вы совершенно свободны и можете покинуть школу, как только истечет срок, назначенный вашим отцом.

— Ложь. С самого начала вы давили на меня, пугали, чтобы посеять сомнения в моей душе. Я не дурак. И не сомневаюсь, что ученики угрожают мне по вашей указке.

— Подобные подозрения ранят меня, но я вас понимаю. Вот только, — добавил он крайне серьезно, — мне кажется, что вы прячетесь за ширмой Наставничества, потому что вам неуютно в этой школе, как барону в осажденной крепости. У меня сложилось твердое убеждение, что стены, возведенные вашим разумом, непрочны… и что вы это осознаете и постоянно ищете для себя оправдания. А ведь истинное мужество заключается в умении признавать собственные слабости…

— Довольно! — прервал я Элиоса. — Я все это знаю. Я знаю, что мне недостает уверенности. Но, как вы говорите, истинное мужество также заключается в способности сомневаться в себе!

— Вы ошибаетесь. Гордость — великое душевное качество.

— Как это страшно, вы произносите те же слова, что и он.

— Даже покойный, отец неотступно преследует вас. Какой чудесный козел отпущения, не правда ли? Вы обвиняете его в собственных грехах, отрицаете его правоту лишь потому, что он имел несчастье читать в вашем сердце, как в открытой книге. Вы хотели бы, чтобы ваша вина обрела конкретное лицо, и тогда вы перестали бы испытывать отвращение к самому себе. Но, вместо того чтобы взглянуть правде в глаза и сразиться с самим собой, вы изобрели чудовищного родителя, который оправдал бы вашу трусость.

Побледнев от бешенства, я стукнул кулаком по столу и бросил в лицо собеседнику:

— Вы не жили в нашем замке. Вы не видели, как моя мать цеплялась за его ноги, чтобы удержать дома, вы не видели, как она распростерлась на полу, содрогаясь от рыданий, пока он сажал меня в седло. Ее крик, крик ярости и бессилия, еще долго звучал в ночи. А я был ребенком, Элиос, маленьким мальчиком, которого научили убивать, еще не обучив грамоте.

Элиос коротко усмехнулся:

— Понимаю… И теперь с помощью Наставничества вы надеетесь отомстить за этого ребенка. Но сами себе не мстят, Агон.

— О, да! Мне плевать на все красивые слова, что вы здесь произносите, я отказываюсь становиться тем, кем меня хотел видеть отец.

— Пусть будет так… Тогда вы должны бежать, покинуть эту школу, прежде чем ваше проклятое упрямство не привело к трагедии.

Я застыл, не способный оторвать взгляда от губ психолунника. А что, если он не подвластен чарам магов?

— Так, значит, вы мне поможете… Я мог бы уехать морем. Пардьем ничего не узнает.

— Восстать против воли Магической криптограммы?! Не испытываю никакого желания. Но я намерен поговорить о вас с Дьюрном.

— Спасибо.

— Нет, не благодарите меня. Я проявляю слабость, а должен быть жестоким ради вашего же блага. Но сейчас на кону стоит благополучие школы, а по сравнению с ним ваша судьба ничтожна. Идите, — он устало взмахнул рукой, — идите к Урланку и продолжайте притворяться, живите с вашими страхами и угрызениями совести… Вы слышали меня, уходите!

Он повернулся ко мне спиной.

Мне нечего было добавить. Под взглядами психолунников, склонившихся к своим аналоям, я покинул Мыслеторий, чтобы вернуться в павильон Урланка.

Мастер оружия ждал меня у дверей и, увидев мою мрачную физиономию, кажется, пожелал испариться.

— Ну что? — спросил он, увлекая меня по направлению к первой галерее.

Облокотившись на перила, я попытался расслабиться, снять напряжение последних часов. Речи Элиоса коснулись самых потаенных струн моей души. Уже очень давно никто не мог заставить меня говорить о матери. Вопрос Урланка показался мне отвратительным скрипом, словно кто-то провел гвоздем по железу.

— Давайте рисовать, — грубо буркнул я.

Он вздохнул и облокотился на перила рядом со мной. Его вытянутое лицо со впалыми щеками выражало внимание, соответствующее случаю.

— Вы выглядите очень расстроенным. Они выдвинули обвинение?

— Нет. Но они доложат о моем случае Дьюрну.

— А-а, тем лучше, — выдохнул он. — А то я боялся, что…

— Что? Чего вы боитесь? — Я уставился на него.

— Я боюсь, боюсь за вас! — воскликнул он, защищаясь. — Я бы хотел, чтобы ваше пребывание здесь ничем не осложнилось…

— Что вами движет? Элиос обвинил меня в том, что я трус. А в чем меня обвиняете вы?

Урланк вздрогнул, но затем накрыл мою руку своей.

— Я ни в чем вас не обвиняю. Ради всего святого, успокойтесь. Гнев ослепляет вас.