Глубина ее гнева омыла Жерве с потрясающей мощью, и ему потребовались все силы, чтоб не отшатнуться! Не удивительно, что ван Шельду удавалось так легко давить ей на больную мозоль…

А то, что он фактически наслаждается этим, говорит о том, что он еще худший кусок дерьма, чем я предполагал вначале. И, наверняка, проводит свободное время обрывая лапки мухам.

– Очень жаль это слышать, особенно о Вашей семье, – тихо произнес он. – И Вы правы, мне сложно предстваить нечто подобное, я такого не переживал. Все мои браться и сестры, мои родители – даже бабушка с дедом – реципиенты пролонга. Я даже вообразить не могу, что я получил его, а они все – нет. Если бы я знал, что потеряю их всех еще до того, как стану «среднего возраста». – Он покачал головой, глаза потемнели. – Но я могу понять, почему задницам типа ван Шельда удается Вас достать. И хотя я и не могу сказать, что «знаю» его, я вижу, как он наслаждается тем, что делает. Что, учитывая сказанное Вами о вовлеченности его семьи в планетарную экономику, делает его еще большим больным ублюдком, чем я считал его ранее.

Хельга дернулась, услышав жесткое, леденящее отвращение – презрение – в его голосе. Она испытала много презрения от людей типа ван Шельда, но здесь было нечно иное.Это не было презрением говорившего по отношению к «заведомо низшим», в нем не было мелочности и желания унизить. Оно было рождено гневом, а не высокомерием. Возмущением, а не брезгливостью.

Ну или, по крайней мере, похоже на то. Дрезден научил тебя тому, что внешность порой обманчива, напомнила она себе.

– Серьезно? – произнесла она.

– Да, – ответил он, с удивлением услышав гранитную уверенность в собственном голосе.

Краем ума он задавался вопросом какого черта он творит, используя термины «больной ублюдок», говоря о ком то, кого он едва знал в разговоре с тем, с кем он едва заговорил. Но как бы там ни было… Он распознал потакающий своим желаниям садизм, требуемый для наслаждения издевательствами над жертвой жадности и безнаказанности

– Хотелось бы в это верить, – наконец произнесла она. Ее дрезденский акцент был как всегда резок, но странным образом резкость была сглажена, подумал он. Или же правильным словом было «смягчена». – Хотелось бы. Но мы раньше уже как то поверили. И у нас заняло слишком много времени понять, что не стоило этого делать. Мы добились немалого за последние пару поколений, но только потому, что люди вроде министра Крицмана осознали, что мы сами должны взять все в свои руки. Осознали, что никто не будет таскать за нас каштаны из огня.

– Не поймите меня неверно, – она покачала головой, и тон стал намного мягче, как будто она взяла свои эмоции под контроль. – Мы понимаем, что никто не обязан прокатить нас нахаляву. Говорят, что благотворительность начинается дома, и Дрезден наш дом, не Рембрандт, не Сан Мигель и не Мантикора. Не то, чтобы некому было вложиться в бесплатные клиники и школы для нас, но нам пришлось драться изо всех сил, чтоб оставить себе достаточный доход плодов нашего с наших предприятий – какими бы они не были – чтоб отстроить наши собственные клиники и школы.

– Мы постигли это к тому времени, как Рембрандский Торговый Союз добрался до нас, поэтому одной из вещей, на которой мы настояли – если они хотят вести с нами дела – было условие почистить свой дом, где были замешаны люди типа ван Шельда и установить хоть какие-то лимиты в том, что могло сойти им с рук. И в пользу мистера ван Дорта говорит то, что РТС это сделал. Конечно, степень ограничения зависела от давления их собственных олигархов, которые уже вложились в Дрезден, но они все же постарались и сделали немало. Поэтому, наверно, я так раздражаю ван Шельда, поскольку его семейке дали по рукам сильнее всех… потому, что они и были хуже всех. Но даже с ван Дортом на нашей стороне – и я думаю, что это действительно так, – звучит так, что она хотела бы быть уверенной в обратном, подумал Жерве, – мы еще далеки от того, где могли бы быть. Сложно удержаться на ногах, когда кто-то пытается утащить ковер из-под твоих ног.

Шум вечеринки казался далеким, как шум прибоя на неблизком пляже. Вечеринка уже не была частью мира Жерве – или ее, внезапно понял он. Она стала не больше чем фоном, банальность которого лишь подчеркивала искренность в ее голосе.

– Это одна из вещей, которая никогда не повторится снова. – тихо сказал он ей. – Не под нашим присмотром. Ее Величество подобного не потерпит. Ни на миг.

– Я надеюсь, Вы простите мне слова, что Дрезден воспримет все с долей скептицизма, лейтенант, – произнесла она ровным тоном, не менее страстным, но полным чем то худшим, чем гнев. Это было спокойствие горького опыта. С разочарованием такой глубины, такой силы – что оно не могло – не позволяло себе – снова начать испытывать оптимизм.

Он почувствовал приступ быстрого, яростного гнева – гнева, направленного на нее за дерзость заранее судить Звездное Королевство Мантикора. За дерзость заранее осуждать его, просто потому что ему повезло родиться в более богатом и развитом мире, чем ее. Да кто она такая, чтоб смотреть на него с таким осуждением? С такой горечью и гневом, рожденным от действий других людей? Он не сказал ей ничего, кроме правды, и она ее отвергла. Как если бы она смотрела ему в глаза и уличала его во лжи.

Но даже, когда эти мысли пронеслись у него в голове, даже в тот момент, когда вспыхнул его гнев, он знал, что это по меньшей мере нерациольно – и несправедливо – чувствовать то, что он чувствовал.

– Похоже, что мне придется изучить о Секторе Талботт даже больше, чем я первоначально думал, – произнес он спустя несколько мгновений. – На самом деле, я чувствую себя достаточно глупо от того, что сразу не понял этого.– Он покачал головой. – Попытка получить «мгновенные решения» для решения проблем шестнадцати разных населенных систем – уж гарантированно бессмысленное занятие, не так ли? Хотя, я полагаю, что никто не застрахован от идеи, что все остальные просто обязаны быть «как я», даже есть головой ты понимаешь, что это совсем не так.

Она озадаченно посмотрела на него, и он криво улыбнулся в ответ.

– Я обещаю получше подготовить мое домашнее задание, миз Болтиц. Я знаю, что и леди Золотой Пик поступит также. И я уверен, что баронесса Медуза занимается этим же все время, что она находится здесь. Но пока я занят этим, может и Вы подготовите Ваше домашнее задание по Мантикоре? Я не буду говорить, что мы не преследуем своих интересов, потому что Господь знает, что мы их преследуем. И я не буду осуждать Вас за то, что Вы восприняли обещания Звездного Королевства с – как Вы это назвали? – долей скептицизма? – но когда королева Елизавета дает свое слово – она его держит. Мы его держим для нее.

– Хорошо бы. Я бы хотела в это верить. – ответила она. – Сомневаюсь, что мы можете себе представить, как бы я хотела в это верить. И если бы не верила, вряд ли была сейчас здесь, работала бы с министром Крицманом, чтоб сделать все обещания правдой. Но когда вас пинают слишком часто, сложно поверить кому-то, кого ты совсем не знаешь. Особенно если он обут в самые большие и тяжелые башмаки, что ты видел в своей жизни.

– Постараюсь помнить об этом, – заверил он ее. – Как Вы считаете, я могу – мы можем – рассчитывать на презумпцию невиновности? – Он улыбнулся. – По крайней мере, до тех пор, пока сможем доказать, как хорошо умеем держать обещания?

Хельга вглядывалась в его улыбку и ее теплота, сочуствие и забота – личное участие – поразили ее. Внезапно она осознала, что он на самом деле верит в то, что говорит. Интересно, как можно быть столь наивным. Как он мог хоть на минуту поверить, что олигархам, коими без сомнения должен быть полон экономический монстр вроде Звездного королевства, будет хоть малейшее дело до любых политических «обещаний»?

Но он верил. Он мог ошибаться – и наверняка так и было – но, по крайней мере, он не врал. В его зеленых глазах было много чего, что она не могла прочесть, но лжи в них не было. Так что, против воли, она почуствовала ростки надежды. Ощутила смелость поверить, что возможно – просто возможно – он не ошибался.