– Понимаю, милорд, – снова произнесла она, уже тверже. – Все же у меня есть вопрос.

– Конечно, миледи.

– Из всего, что вы сказали, я сделала вывод, что Вы стараетесь развернуть эскадру как можно быстрее.

– Вообще-то, миледи, я планирую развернуть ее еще быстрее, – произнес Кортес с легкой усмешкой. – Это я и имел ввиду, говоря, что Вы можете быть направленной в Скопление еще даже до того, как все Ваши корабли пройдут приемочные испытания. Вы же помните мои слова о том, что верфи вынуждены «срезать углы», стараясь ускорить время строительства? Отлично, одним из этих «углов» стал полный спектр приемо-сдаточных тестов и подготовки к ним.

Глаза Мишель распахнулись в первой с момента пересечения порога его кабинета нешуточной тревоге, и Кортес пожал плечами.

– Миледи, мы сейчас между молотом и наковальней, и у нас просто нет выбора, кроме как постараться… приспособиться. Не скажу, что это радует хоть кого-то, но мы постарались компенсировать отказ от тестов усилением контроля за качеством производственного процесса. Пока что у нас не случалось отказов основных компонентов, но я бы ввел Вас в заблуждение не признав того, что время от времени, после схода корабля со стапелей, случаются поломки более-менее значимых деталей, которые следует устранять корабельными ресурсами. Надеюсь, что с кораблями Вашей эскадры этого не случится, но ничего гарантировать не могу. И, если придется, мы отправим Вас с представителями верфи на борту. Так что, в ответ на Ваш незаданный вопрос, дата Вашего вылета составляет одну стандартную неделю начиная с сегодняшнего дня.

Против воли губы Мишель вытянулись в линию. Кортес, увидев это, покачал головой.

– Я искренне сожалею, миледи. Я прекрасно понимаю, что одной недели недостаточно уладить все Ваши личные дела, разобраться в капитанах Ваших кораблей и представителей Вашего штаба. Если бы могли, дали бы Вам больше времени. Но что бы ни происходило в наших отношениях с Хевеном, Скопление Талботта – это пороховая бочка, ждущая малейшей искры. Пороховая бочка, которую кто-то, по своим собственным причинам, о которых мы можем только догадываться, уже старался поджечь. Нам нужно там сильное длительное присутствие, и оно должно быть на месте до того, как любые подкрепления солли отреагируют на события в Монике и склонят чашу весов на свою сторону. Господи, да там и так полно надменных командиров солли, даже если опустить тот маленький факт, что мы все еще пытаемся выяснить кому – кроме «Рабсилы» – Терехов вставил палки в колеса. Я надеюсь, что все мы вздохнем с облегчением, когда разберемся в этом вопросе, но не стал бы на это очень уж сильно рассчитывать. И нам, пока мы работаем над этим, уж точно не нужен какой-нибудь коммодор или адмирал солли, решивший, что он обладает достаточным превосходством в боевой мощи, чтоб сотворить какую-нибудь глупость, о которой мы все будет потом сильно сожалеть.

– Я понимаю, сэр, – снова произнесла Мишель. – Не могу сказать, что ожидала услышать хоть что-то из сказанного, когда я входила в Ваш кабинет, но я понимаю.

Потайная дверь тихо ушла в стену и через открывшийся проем в роскошный офис вошли трое мужчин. Они были необыкновенно похожи на более молодую версию четвертого мужчины постарше, сидевшего за столом в этом офисе. У них были те же темные волосы, темные глаза, высокие скулы и сильные носы, и, конечно же, не без причины.

Они прошли к креслам, выставленным широким полукругом перед столом и уселись. Один из них занял кресло, в котором до этого сидела одна из двух женщин, только что покинувших офис, и взрослый мужчина за столом улыбнулся ему улыбкой, в которой было поразительно мало юмора.

– Итак? – спустя несколько мгновений произнес Альбрехт Детвейлер, откинувшись на спинку кресла и разглядывая вновь прибывших.

– Похоже, – произнес устрашающе похожим на голос Альбрехта тот, кто выбрал занятое до него кресло, – что наши акции падают.

– Серьезно? – Альбрехт приподнял бровь в притворном изумлении. – И что, скажи на милость, привело тебя к такому заключению, Бенджамин?

Бенджамин выказал очень мало страха, обычно вызываемого иронией Альбрехта у всех, кто знал о его существовании. Возможно, потому что его собственная фамилия также была Детвейлер… равно как и у его спутников.

– Это было то, что обычно называют предварительным заключением, отец, – ответил он.

– А, понятно. В таком случае, почему бы тебе ни продолжить и не пролить свет на ситуацию.

Бенджамин улыбнулся и покачал головой, а затем откинулся в кресле.

– Отец, ты так же как и я – лучше, чем я – знаешь, что частично это результат того, что мы так тщательно разграничиваем сферы ответственности и информированности. По моему убеждению, Анисимова могла бы выполнить свою работу немного лучше, если бы знала наши настоящие стремления, но я могу думать так еще и потому, что долгие годы выступаю за то, чтоб посвятить полностью в наши дела больше членов Стратегического Совета. Пока же, я думаю, что, возможно, анализ, ее и Бардасано, того, что пошло не так в Скоплении, в основном, точен. Никто не смог бы предусмотреть подобную случайность, очевидно позволившую этому Терехову буквально натолкнуться на связь Моники и Пограничной Безопасности. Никто, с полным на то основанием, не ожидал от него и несанкционированного упреждающего удара, невзирая на то, что он там нарыл. И, в отличие от нас, у Анисимовы не было наших последних оценок возможностей монти. Будем честны – то, что они сотворили с новыми линейными крейсерами Моники, удивило даже нас, а у нее не было всей информации, которой располагаем мы. Кроме того, она и понятия не имела, что, на самом деле, мы изначально хотели, чтоб Веррочио и Пограничный Флот отгребли по-полной, даже если в наших планах это событие отстояло на более поздний срок. Если бы Бардасано было позволено рассказать ей все, возможно – не точно, но возможно – эти двое смогли бы заготовить пути к отступлению на случай подобного пути развития событий.

Он пожал плечами.

– Такое иногда случается. И, в конце концов, и с нами это происходит не в первый раз. Гораздо болезненнее, конечно же, то, что Причарт умудрилась превратить случившееся в предлог для проведения своего саммита, но у нас уже были по меньшей мере столь же болезненные косяки. Этот же прокол таким чувствительным делает то, что мы вступаем в заключительную фазу всей операции, а это значительно сужает пределы, в которых мы можем позволить себе такие оплошности. Что, опять же, – многозначительно добавил он, – еще одна причина пересмотреть вопрос о разобщении сфер ответственности и посвященности.

Альбрехт нахмурился. Выражение лица было далеким от счастливого, но, по крайней мере, это была задумчивая хмурость, не разгневанная. Его репутация (среди тех, кто вообще знал, что он существует) бессердечного человека была абсолютно заслуженной, и он тщательно поддерживал и культивировал мнение о себе еще и как о человеке лютом и кратком на расправу. Что было скорее полезно, чем точно.

– Я понимаю, что именно ты имеешь ввиду, Бен, – сказал он спустя мгновенье. – Господи, ты достаточно часто говорил мне это!

Усмешка изгнала из его последнего предложения любой намек на недовольство, но затем ее снова сменила задумчивость.

– Проблема в том, что «стратегия луковицы» уже достаточно долго хорошо нам служит, – сказал он. – Я не готов отбросить ее, особенно когда последствия могут быть столь ужасны, если облажается кто-то, кому мы доверим всю полноту картины. Не стоит чинить вещь, не нуждающуюся в починке!

– Я не предлагаю «отбросить» это стратегию, отец. Я всего лишь предлагаю ее немного… проредить для людей, ответственных за координацию и выполнение наших наиболее важных операций. И я согласен с тобой, что не надо начинать чинить то, что не сломано. Но, к сожалению, я считаю, что в данном случае вещь уже поломана – или, скажем, по крайней мере, достаточно неэффективна, чтоб быть опасной, – заключил вежливо, но твердо Бенджамин, и Альбрехт поморщился вескости оценки. В конце концов, возможно, Бенджамин и прав.