Несмотря на ненависть к Уордену Мизаве, он был вынужден признать, что у флаг–капитана имелась хотя бы одна обоснованная точка зрения. Что бы ни случилось с «Жизель», ущерб не был нанесен бортовым энергетическим оружием военного корабля, да и сам он был нанесен не лазерной головкой. Это было старомодным, контактным ядерным оружием, и не было абсолютно никаких признаков того, как оно было доставлено на станцию.

Мизава, Бинг знал, склонялся к теории, что это был акт саботажа. Причиной того, по его словам, что никто не был в состоянии обнаружить и отследить вектор доставки в том, что оно, вероятно, было спрятано где–то в грузовом контейнере и доставлено на борт контрабандой, чтобы сдетонировало либо по времени или по команде.

Бинг мог принять его рассуждения, но даже у Мизавы не было объяснений, которые могли бы объяснить контрабанду, или почему. Бинг не сомневался, что новотосканцы вполне могли преувеличивать предполагаемые провокации монти. Если бы он имел дело с этими высокомерными, неоварварскими ничтожествами, что были на пути новотосканцев, он точно бы не тратил зря любых усилий, пытаясь найти возможный свет справедливости, которым можно осветить свои действия, когда он сообщил бы о них кому–то еще. Но от преувеличения фактов было далеко до обстоятельств взрыва, и он просто не мог представить себе планетарного правительства, которое было бы готово пойти на убийство сорока двух тысяч своих собственных граждан, чтобы просто чтобы очернить репутацию другой стороны в торговой войне. В свое время он видел некоторый холодный, расчетливый цинизм, но это было уже слишком чересчур.

Но если это не были сами новотосканцы, кто бы это мог быть? Это был вопрос, на который он не мог ответить… если, конечно, это вообще не были монти. Не существовало никаких причин, почему они выбрали для именно тайком доставленную боеголовку. Впрочем, космическая станция была совершенно не уклоняемой целью, не имела для защиты ни боковых стен, ни импеллерного клина. Они могли бы запустить небольшую, чисто баллистическую ракету в любой момент во время их подхода к планете. Если бы она шла без энергии, без импеллерной сигнатуры для отслеживания, она могла легко поразить космическую станцию без какой–либо — включая неуклюжими сенсорными техниками ох–как–идеального капитана Мизавы — идентификации. Если на то пошло, любой человек во всей звездной системе мог бы сделать то же самое!

Во всяком случае, предполагая, что у них были мотивы.

Он встряхнулся. Этим ничего не достигнешь, а он не мог позволить себе ничего не добиться. Если он хочет сохранить свою собственную карьеру — и добраться до сути того, что произошло на самом деле, несмотря ни на что — он должен выяснить, каким образом надавить на Мизаву. Или это, или по крайней мере убедить новотосканцев согласиться с ним, что внутренние террористические группы, возможно, были ответственными за контрабанду оружия на борт космической станции или запуск гипотетической баллистической ракеты.

Лично он предпочитал надавить на Мизаву. Сильная, взаимная и глубокая ненависть была бы достаточной причиной, полагал он, но это было бы также прецедентом для рассмотрения. Капитаны Пограничного Флота вряд ли оставят подобное в покое. Однако, что еще более важно, если по поводу неспособности обнаружить следы ракет или их запуска можно было поспорить, в его голове не было никаких сомнений о том, какие выводы будут у комиссии по расследованию. Конечно, лучшие интересы службы сыграют свою роль, как естественное желание комиссии из старших флаг–офицеров защитить репутацию и доброе имя собрата–офицера против незаслуженной клеветы и обвинений. Но самое главное, даже если монти на самом деле не выстрелили ракету или не стояли за ядерным взрывом, все равно это ляжет на них. Они были теми, кто систематически изводил новотосканцев после своего чертова расширения, вмешиваясь в свободную торговлю там, где они не имели законных дел. Если бы не было противостояния между так называемой Звездной Империей и Новой Тосканой, комиссар Веррочио никогда бы не предложил визита Бинга в Новую Тоскану, что и привело к совершению этого чудовищного акта (кто бы за ним ни стоял). Таким образом в конечном счете именно они сами виноваты в том, что случилось с ними.

Он просто должен был найти способ сделать это очевидным фактом, понятным для людей, которые не были здесь в то время.

— Ладно, Карлотта, — сказал он, все еще глядя в иллюминатор, — я думаю, что нам, возможно, придется перейти в наступление с премьер–министром Вежьеном и мистером Дюсерром. Я не хочу делать это официальной конфронтацией или озвучивать какие–либо ультиматумы, то что я попрошу вас сделать, это связаться с господином Дюсерром. Сделайте это самостоятельно. А когда вы это делаете, скажите ему — как один начальник штаба другому, так сказать — что вы думаете, что я становлюсь нетерпеливым. Напомните им о том, как важны Новой Тоскане Флот и дружба УПБ на самом деле, а затем спросите их, не имеют ли они некоторых местных партий диссидентов, которые, возможно, преднамеренно решили спровоцировать то, что произошло при взрыве на космической станции.

— Да, сэр, — сказала Тимар, но ее несчастье было очевидным, и Бинг фыркнул.

— Я не говорю, что это идеальное решение, Карлотта. И мы должны продолжать работать с Мизавой также. Я уверен, что мы сможем, наконец, найти подходящий лом, если мы просто продолжим искать достаточно долго. Но если окажется так, что мы не сможем заставить его увидеть свет, мы будем нуждаться в резервной позиции.

— Понятно, сэр, — сказала контр–адмирал Тимар.

* * *

Мэтланд Аскью сидел в своем тесном закутке–каюте на борту КФСЛ «Восстановление» и беспокоился. Он сделал многое в течение последних двух или трех недель.

Его изгнание на «Восстановление» было таким же неприятным, как он и ожидал. Адмирал Сигби была отдаленно добра к нему, хотя ей также удалось пояснить ему (не говоря для этого много слов), что, хотя она была готова сделать полезное такому старому другу, как капитан Мизава, у нее не было желания попасть под перекрестный огонь разногласий между Мизавой и адмиралом Боевого Флота. Аскью даже не был уверен в том, что она видела одну из докладных записок, которые он написал. Он весьма сомневался, что она сказала бы ему об этом, даже если бы так и было.

Что касается других офицеров ее штаба — или прикомандированных к корабельному экипажу «Восстановления» — их беспокоило, что могло стать первопричиной того, что привело его к нынешнему положению. Капитан Брешников, командир «Восстановления», также поделился этим взглядом на вещи. Это было больно, так как Аскью было известно, что Адольф Брешников и капитан Мизава были друзьями в течение многих лет. Хотя Брешников изо всех сил не показывал того, чтобы лично задевать Аскью, было очевидно, что у него в частности было смутное представление об офицере, который мог так основательно обозлить кого–то такого, как Мизава, чтобы быть выгнанным с корабля Мизавы.

Но как бы плохо все ни было, это было не самое худшим. Нет, худшее было то, что он был единственным человеком на борту «Восстановления» кто знал, что этот идиот, носивший адмиральскую форму — был тем, кто целиком убил экипажи трех мантикорских эсминцев в приступе паники — этот неразумный не только не знает, но и не хочет знать, насколько неприятный сюрприз могут иметь монти для него, когда они придут, выплыв из–за гиперграницы с кровью в глазах.

* * *

— Да я говорю тебе, Макс, это все эта чокнутая сука Анисимова!

— Успокойся, Дэмиен! — резко оборвал премьер–министр Вежьен.

— «Успокойся»? — повторил недоверчиво Дэмиен Дюсерр. — Я говорю вам, что наша так называемая хорошая подруга и союзница убила сорок две с лишним тысячи наших граждан, в том числе троюродного брата президента Боутина, а ты говоришь мне «успокойся»?

— Да, — отрезал Вежьен. — И к тому же перестань рыскать вокруг, как какой–то дикий зверь и сядь, — добавил он.