— О, я знаю, что у вас замок в Турени и потому извиняю эту гостиницу.

И г-жа Дюбарри уселась. Графиня Беарнская поняла, что гостья обосновалась прочно.

— Вы, очевидно, очень страдаете, сударыня? — поинтересовалась г-жа Дюбарри.

— Чудовищно.

— Правая нога? Господи! Но как же вас угораздило обварить ее?

— Да все очень просто: я держала кофейник, ручка скользнула в руке и мне на ногу вылилось со стакан кипятка.

— Какой ужас!

Старуха вздохнула.

— Да, ужас, — согласилась она. — Но что вы хотите: беда в одиночку не ходит.

— Вы знаете, что король вас ждал сегодня утром?

— Вы усугубляете мое отчаяние, сударыня.

— Его величество весьма недоволен, что не повидал вас.

— Меня оправдывает моя болезнь, и я надеюсь принести его величеству свои почтительнейшие извинения.

— Я это рассказываю не для того, чтобы огорчить вас, — сообщила г-жа Дюбарри, видя, как надуто и чопорно держится старуха, — а только чтобы вы поняли, какое значение его величество придает этому делу и как он будет вам признателен.

— Вы же видите мое состояние, сударыня.

— Да, конечно. Хотите, я вам кое-что скажу?

— Разумеется. Мне будет крайне лестно услышать все, что вы скажете.

— По всей вероятности, это несчастье произошло потому, что вы испытали большое волнение.

— Не стану отрицать, — подтвердила сутяжница, сделав поклон, но только верхней половиной тела, — я была безмерно тронута честью, какую вы мне оказали, столь учтиво приняв меня у себя.

— Но я думаю, есть еще и другая причина.

— Другая? Ей-богу, нету. Во всяком случае, я таковой не знаю.

— Ну, скажем, некая встреча…

— То есть я с кем-то встретилась?

— Да, выходя от меня.

— Нет, сударыня, я ни с кем не встречалась. Я была в карете вашего брата.

— Это произошло, прежде чем вы сели в карету.

Сутяжница сделала вид, будто пытается вспомнить.

— Когда вы спускались с крыльца.

Сутяжница изобразила еще большую сосредоточенность.

— Некто, — продолжала г-жа Дюбарри с улыбкой, к которой примешивалось раздражение, — вошел во двор, когда вы вышли из дома.

— Крайне сожалею, сударыня, но я не припоминаю.

— Некая женщина… Ну, теперь вспомнили?

— У меня такое слабое зрение, что вот вы сидите в двух шагах от меня, а я вас вижу, как в тумане. Так что судите сами.

— А она крепкий орешек. Хватит хитрить, не то она меня одолеет, — пробормотала г-жа Дюбарри и тут же в полный голос обратилась к старухе: — Ну что ж, раз вы не разглядели эту даму, я скажу вам, кто она.

— Дама, которую я встретила, выходя?

— Именно. Это моя золовка мадемуазель Дюбарри.

— Я очень рада, сударыня, очень рада. Но поскольку я никогда ее не видела…

— Как сказать.

— Я ее видела?

— И даже говорили с ней.

— С мадемуазель Дюбарри?

— Да, с мадемуазель Дюбарри. Но только в тот день она называлась мадемуазель Флажо.

— А! — воскликнула старая сутяжница с негодованием, которое она даже не сумела скрыть. — Так, значит, фальшивая мадемуазель Флажо, приехавшая ко мне и заставившая меня проделать это путешествие, ваша золовка?

— Она самая, сударыня.

— И кто же подослал ее ко мне?

— Я.

— Чтобы одурачить меня?

— Нет, чтобы помочь вам и чтобы вы в свой черед помогли мне.

Старая графиня насупила седые брови и хмуро сказала:

— Мне кажется, эта поездка не принесет мне никакой пользы.

— Сударыня, разве господин де Мопу плохо вас принял?

— Пустые посулы.

— По-моему, сударыня, я имела честь предложить вам нечто куда более определенное, нежели пустые посулы.

— Ах, сударыня, человек предполагает, а Бог располагает.

— В таком случае, сударыня, поговорим серьезно, — предложила г-жа Дюбарри.

— Слушаю вас.

— Вы обварили ногу?

— Как видите.

— Ожог сильный?

— Ужасный.

— А не смогли бы вы, несмотря на этот ожог, не сомневаюсь, крайне болезненный, но, убеждена, неопасный для жизни, так вот, не смогли бы вы сделать усилие претерпеть поездку в карете до Люсьенны и всего один миг постоять у меня в кабинете перед его величеством.

— Невозможно, сударыня. При одной мысли, что придется встать, мне становится дурно.

— Выходит, у вас страшнейший ожог?

— Вы совершенно верно сказали — страшнейший.

— И кто же вас перевязывает, кто прописывает лекарства, кто ухаживает за вами?

— У меня, как у всякой женщины, ведущей дом, есть превосходные снадобья от ожогов. Я пользуюсь бальзамом, который сама составила.

— А не сочтете ли вы нескромностью, если я попрошу глянуть на него?

— Вот он, в склянице на столе.

«Лицемерка, — подумала г-жа Дюбарри, — до сих пор притворяется. Она и впрямь крепкий орешек, но мы еще увидим, кто кого».

Вслух же она сказала.

— Сударыня, у меня тоже есть превосходное масло для подобного рода случаев, но применение его зависит от степени ожога.

— Как это?

— При ожоге кожа либо краснеет, либо покрывается волдырями, либо слезает. Я, разумеется, не врач, но ведь каждому человеку хоть раз да случается обжечься.

— У меня, сударыня, слезла кожа, — вздохнула графиня Беарнская.

— Боже мой! Вам, должно быть, очень больно. Хотите, я испробую на вас свое масло?

— От всей души, сударыня. Вы принесли его?

— Нет, но я вам его пришлю.

— Я вам крайне благодарна.

— Теперь мне нужно только глянуть, насколько тяжелый у вас ожог.

Старуха графиня запротестовала:

— Нет, нет, сударыня, это неприятное зрелище, и я не хочу, чтобы вы его видели.

«Отлично, тут-то ты и попалась», — подумала г-жа Дюбарри, а графине сказала:

— О, не бойтесь, сударыня, я привычна к виду ран.

— Я достаточно хорошо знаю правила приличия, сударыня…

— Когда дело идет о помощи ближнему, сударыня, о приличиях позволительно забыть.

И вдруг г-жа Дюбарри резко протянула руку к лежащей на кресле ноге графини Беарнской.

Старуха в страхе испустила душераздирающий крик, хотя г-жа Дюбарри еще даже не успела дотронуться до ноги.

«Отлично сыграно», — подумала г-жа Дюбарри, следившая за всеми изменениями исказившегося лица графини Беарнской.

— Ох, умираю, — простонала старуха. — Как вы меня напугали, сударыня.

Бледная, с затуманенным взором, графиня откинулась на подушки, словно вот-вот собиралась лишиться чувств.

— Вы позволите, сударыня? — не отступала королевская фаворитка.

— Делайте, что вам угодно, сударыня, — угасающим голосом ответила графиня.

Г-жа Дюбарри не теряла времени: первым делом она вытащила булавку, скалывающую холстину, которой была обернута нога, и стала быстро сматывать повязку.

К ее безмерному удивлению старуха не протестовала.

«Она ждет, когда я дойду до компресса, и начнет вопить, но чтобы взять над ней верх, я должна увидеть ее ногу», — думала фаворитка.

Графиня Беарнская стенала, однако мешать не пыталась.

Наконец был снят компресс, и взору г-жи Дюбарри предстал самый неподдельный ожог. То было не притворство, и тут кончалась дипломатия графини Беарнской. Сине-кровавый ожог говорил сам за себя. Да, графиня Беарнская могла увидеть и узнать Шон, но в таком случае она поднималась до высот Порции и Муция Сцеволы[109].

Г-жа Дюбарри восхищенно замолчала.

Старая графиня, придя в себя, в полной мере наслаждалась своей победой и не сводила бурых глаз с г-жи Дюбарри, стоявшей на коленях у нее в ногах.

А та положила на место компресс с той нежной заботливостью, которая свойственна женщинам, чьи руки не причиняют боли раненым, поправила подушку под ногою больной и уселась рядом с ней.

— Что ж, сударыня, — сказала она графине, — вы куда сильней, чем я думала, и я прошу прощения, что сразу не приступила к делу, как надлежало бы, разговаривая с такой женщиной, как вы. Излагайте ваши условия.

Глаза старухи вспыхнули, но в тот же миг блеск их погас.