— Какого черта! — возмутился король. — По-моему, ничего нет проще, чем попросить Сартина приехать сюда, это же рукой подать.

— Ваше величество сделает мне честь, поверив, что эта мысль пришла вам в голову не первому, — с улыбкой сообщила графиня.

— И потом, такое славное утро жалко тратить на дела. Давайте завтракать.

— Тем не менее, государь, вам придется кое-что подписать для меня.

— Насчет графини Беарнской?

— Вот именно. И еще нужно назначить день.

— Какой день?

— И час.

— Какой час?

— День и час моего представления.

— Ей богу, вы заслужили быть представленной, графиня. Назначайте день сами.

— Как можно скорее, государь.

— Так что же, у вас все готово?

— Да.

— Вы сумеете сделать три реверанса?

— Полагаю, да, я ведь упражняюсь уже целый год.

— Платье у вас готово?

— Чтобы его сшить, хватит суток.

— Крестная у вас есть?

— Через час она будет здесь.

— Тогда, графиня, давайте заключим соглашение.

— Какое же?

— Вы не станете больше упоминать о ссоре между виконтом Жаном и господином де Таверне.

— Стало быть, мы приносим беднягу виконта в жертву?

— Совершенно верно.

— Ладно, государь, уговорились… Итак, день?

— Послезавтра.

— Час?

— В десять вечера, как принято.

— Значит, решено?

— Решено.

— Слово короля?

— Слово дворянина.

— По рукам, господин Француз!

С этими словами г-жа Дюбарри протянула Людовику XV свою прелестную ручку, и король соблаговолил пожать ее.

В это утро вся Люсьенна ощущала веселость государя: он уступил в том, в чем уже давно решил уступить, однако выиграл в другом. Дело решилось весьма выгодно, иначе пришлось бы дать Жану сто тысяч ливров с условием, что виконт спустит их на водах в Пиренеях или в Оверни, а в глазах Шуазеля это могло сойти за ссылку. А в запасе еще есть луидоры для раздачи нищим, пирожные для карпов и похвалы для живописца Буше.

Несмотря на прекрасный ужин накануне, его величество позавтракал с отменным аппетитом.

Тем временем пробило одиннадцать. Прислуживая королю, графиня искоса поглядывала на часы, которые, по ее мнению, шли слишком медленно.

Король соизволил заметить, что, если приедет графиня Беарнская, ее можно будет принять в столовой. Но вот и кофе подан, попробован, выпит, а графини Беарнской все нет и нет.

В четверть двенадцатого во дворе раздался стук копыт скачущей галопом лошади. Г-жа Дюбарри вскочила и выглянула в окно.

Гонец от Жана Дюбарри спрыгнул со взмыленного коня.

Графиня вздрогнула, но, не желая выдавать свое беспокойство, чтобы не расстраивать короля, снова села рядом с ним.

Минуту спустя в столовую вошла Шон с запиской в руке.

Отступать было некуда: записку следовало прочесть.

— Что там, умница Шон? Любовное послание? — осведомился король.

— Да, государь.

— От кого же?

— От бедняги виконта.

— Это точно?

— Взгляните сами.

Король узнал почерк, но, решив, что в записке содержится что-нибудь о приключении у деревни Ла-Шоссе, махнул рукой.

— Ладно, этого достаточно.

Графиня сидела как на иголках.

— Записка мне? — спросила она.

— Да, графиня.

— Вы позволите, ваше величество?

— Да, ради Бога. А Шон тем временем прочитает мне «Ворона и Лисицу»[102].

Он привлек Шон к себе, поставил ее меж колен и запел самым, как считал Жан Жак Руссо, фальшивым голосом в королевстве.

Графиня отошла к окну и прочла:

«Старую мерзавку не ждите — она заявила, что вчера вечером ошпарила ногу, и не выходит из комнаты. Скажите спасибо Шон, что она вчера прискакала так вовремя. Это все из-за нее: ведьма ее узнала, и теперь наша затея трещит по всем швам.

А прощелыга Жильбер, который всему виной, пусть радуется, что задал стрекача, иначе я свернул бы ему шею. Но если он мне попадется, можете не беспокоиться: я так и сделаю.

Короче, мчитесь немедля в Париж, или мы останемся на бобах.

Жан».

— В чем дело? — спросил король, удивившись внезапной бледности графини.

— Ничего, государь, Жан сообщает о своем здоровье.

— Ну и как, милому виконту уже лучше?

— Лучше. Благодарю, государь. Смотрите-ка, во двор въезжает карета.

— Это наша графиня, не так ли?

— Нет, государь, это господин де Сартин.

— Итак… — начал король, видя, что г-жа Дюбарри направляется к двери.

— Итак, государь, я оставляю вас вдвоем, а сама займусь туалетом, — ответила графиня.

— А как же графиня Беарнская?

— Когда она приедет, я буду иметь честь доложить об этом вашему величеству, — отозвалась графиня, комкая записку в кармане пеньюара.

— Выходит, вы меня покидаете, графиня? — грустно вздохнув, спросил король.

— Сегодня уже воскресенье, государь. Дела, дела, дела!

Г-жа Дюбарри ласково подставила королю свои свежие щечки, на каждой из которых тот запечатлел по горячему поцелую, после чего вышла из комнаты.

— Черт бы побрал все дела и тех, кто пристает с ними! — проворчал король. — Кто только придумал этих министров, портфели и канцелярскую бумагу!

Едва Людовик XV произнес это проклятие, как в двери, противоположной той, куда вышла графиня, появился министр с портфелем в руках.

Король снова вздохнул — еще грустнее, чем в первый раз, и сказал:

— А, это вы, Сартин! Как вы точны!

Произнесено это было таким тоном, что невозможно было понять — упрек это или похвала.

Г-н де Сартин открыл портфель и собрался достать бумаги, но тут раздался скрип колес кареты.

— Погодите-ка, Сартин, — бросил король, подбежал к окну и удивленно воскликнул: — Что такое? Графиня уезжает?

— Да, государь, — подтвердил министр.

— Но разве она не ждет графиню Беарнскую?

— Государь, я склонен предположить, что ей надоело ждать и она отправилась разыскивать ее.

— Однако эта дама сегодня утром должна была приехать сюда.

— Государь, я почти уверен, что она не приедет.

— Вам что-нибудь известно об этом, Сартин?

— Государь, мне следует знать понемножку обо всем, чтобы ваше величество были мною довольны.

— Что же произошло? Расскажите-ка, Сартин.

— Со старой графиней, государь?

— Да.

— То, что обычно происходит, государь: возникли некоторые затруднения.

— Но в конце концов, приедет графиня Беарнская или нет?

— Гм, вчера вечером, государь, это было куда вероятней, чем сегодня утром.

— Бедняжка графиня! — воскликнул король, не в силах скрыть радостный блеск в глазах.

— Ах, государь. Четверной союз и Фамильный пакт[103] — пустяки в сравнении с вопросом о представлении.

— Бедняжка графиня, — покачав головой, повторил король. — Никак ей не добиться своего.

— Боюсь, что нет, государь, хотя ваше величество может разгневаться на меня за такие слова.

— А она была так уверена, что все в порядке.

— Хуже всего для нее то, — заметил г-н де Сартин, — что если представление не состоится до прибытия ее высочества дофины, то, скорей всего, она уже никогда не будет представлена ко двору.

— Вы правы, Сартин, это более чем вероятно. Говорят, моя невестка весьма строга, добродетельна и благочестива. Бедняжка графиня!

— Безусловно, госпожа Дюбарри будет очень горевать, что ее не представили ко двору, но зато ваше величество будет избавлен от забот.

— Вы полагаете, Сартин?

— Ну, разумеется, отпадет повод для зависти, сплетен, лести, злых куплетов и статеек в газетах. Но вот если госпожа Дюбарри будет представлена, это нам обойдется в сто тысяч франков на чрезвычайные расходы по полиции.