Насчет Эфроса*, надеюсь, больше не буду писать тебе, прости, моя родная. У меня такое чувство, будто я растил маленькую дочь, а Эфрос взял и растлил ее. Но смешно, что сегодня Немирович в «Новостях дня» отвечает какой-то провинциальной газетке*, кажется керченской, будто Эфрос передал содержание моей пьесы как следует. Или Немирович не читал «Новостей дня», или он боится Эфроса, или у него какие-либо особые виды. Как бы ни было, но это скверно.
Сегодня погода тихая, сырая. Печи затоплены. Кишечник мой все еще плох.
Пьесу отдал Горькому в сборник*. Что Чириков будет издавать* или редактировать журнал в Москве, первый раз слышу от тебя. Для чего это? Кому нужен редактор Чириков? Писал бы себе рассказы. А Горький театр затевает*…
Выглянуло солнышко.
Вспоминаю, что летом Маркс, когда я был у него*, предлагал мне 5 тысяч. Вспоминаю и жалею, что не взял. Скажи Маше, что сосед Мандражи продал свою землю за 40 тысяч какому-то петербургскому барину.
Если увидишь Горького, то скажи ему, чтобы он взял для набора пьесу у Немировича*. Кстати: ты пишешь, что пьеса у тебя*; ведь это единственный экземпляр, смотри не потеряй, а то выйдет очень смешно. Черновые листы я уже сжег.
Немирович, очевидно, нервничает*. Ему бы отдохнуть надо.
Где теперь Сулержицкий?* Что он делает? О чем мечтает? Все еще хочет купить землю?
Хризантемы цветут, деревья еще зелены, а на горах уже снежок. Мне хочется пройтись по Кузнецкому и Петровке в новой шубе.
Ну, крепко обнимаю мою лошадь и целую. Воображаю, как ты смеялась с Муратовой, когда играла в «Юлии Цезаре»*. Господь с тобой.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Петровка, д. Коровина, кв. 35.
Книппер-Чеховой О. Л., 5 ноября 1903*
4227. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
5 ноября 1903 г. Ялта.
5 ноября.
Дуся моя, суслик, вчера получил от тебя письмо насчет одеяла* и сегодня же сам поехал в город. Ты пишешь об одеяле «бледно-желтом с зеленым отливом, светлом», между тем я перерыл все бухарские одеяла и не нашел ни одного светлого, все скорее зеленого цвета с желтым отливом. И продавец сказал, что бледно-желтых никогда в продаже не было. Нечего делать, взял одно. Если не сгодится, то рассердись и брось.
На дворе сегодня очень хорошо, светло, тихо. Членову не давай моей пьесы*, никому не давай и не читай*. Сегодня получил письмо от Станиславского* с запросами* насчет того, какой дом, каменный или деревянный, и проч. и проч. Буду ему отвечать.
Здесь московский Репетилов* — психиатр Баженов, который уже был у меня. Он ненавидит Художественный театр из пристрастия к Малому.
Получил не совсем приятное письмо от Вишневского*. Жалуется, подчеркивая по два раза фразы в письме, что ему не дают роли в «Вишневом саду» и проч. и проч. Какое-то странное письмо.
Тебе видней московская погода: когда назначишь, тогда и приеду.
Напиши, как прошли «Одинокие»*, был ли сбор, хорош ли Лужский*. Костя*, твой брат, еще в Ялте; ждет Михайловского, который уехал в Петербург. Должно быть, раньше 15 ноября не выберется из Ялты.
Я читал письмо Немировича в «Новостях дня»* и только теперь понял, откуда недоразумение. Он пишет, что в рецензии ошибок нет, очевидно, у меня в пьесе много описок* и в самом деле гостиная названа «какой-то гостиницей». Если так, вели исправить, дуся; если на биллиарде играют, то не значит, что это гостиница. Но неужели из текста не ясно? Впрочем, ничего не понимаю, Не думаю, что Немирович только для того, чтобы укрыть Эфроса, стал бы говорить неправду… Так напиши же мне, что в моей пьесе: гостиница или гостиная? Если гостиница, то телеграфируй.
Приеду в Москву и тотчас же в баню, а потом ужинать, а потом спать. Ах, собака, собака!
Господь с тобой. Нового, кроме одеяла, купленного для тебя, ничего нет. Обнимаю тебя, щиплю и щекочу, лошадка моя драгоценная.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Петровка, д. Коровина, кв. 35.
Алексееву (Станиславскому) К. С., 5 ноября 1903*
4228. К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)
5 ноября 1903 г. Ялта.
5 ноября 1903.
Дорогой Константин Сергеевич, дом в пьесе двухэтажный*, большой. Ведь там же, в III акте, говорится про лестницу вниз. Хотя, кстати сказать, этот III акт сильно волнует меня. Эфрос рассказал в «Новостях дня» содержание пьесы*, потом в одном из последних номеров даже подтвердил* (довольно нагло, кстати сказать), ссылаясь на письмо Владимира Ивановича, тут же напечатанное. У Эфроса говорится, что III акт происходит «в какой-то гостинице», Вл<адимир> Ив<анович> говорит в своем письме, что у Эфроса «в общих и основных чертах пересказ пьесы верен»; очевидно, у меня в пьесе описка. Действие в III акте происходит не «в какой-то гостинице», а в гостиной. Если у меня в пьесе гостиница, в чем я теперь после письма Вл<адимира> Ив<ановича> сомневаться не могу, то телеграфируйте мне*, пожалуйста. Надо же исправить, а так пускать пьесу с грубейшими ошибками, искажающими ее смысл, нельзя.
Дом должен быть большой*, солидный; деревянный (вроде аксаковского, который, кажется, известен С. Т. Морозову) или каменный, это все равно. Он очень стар и велик, дачники таких домов не нанимают; такие дома обыкновенно ломают, и материал пускают на постройку дач. Мебель старинная, стильная, солидная; разорение и задолженность не коснулись обстановки.
