Вам удалось уйти от самой себя, и этого надо крепко держаться. И на этих тонах можно идти крепче и смелее. Отчего Вас беспокоит, что „нет слез“? Драма будет в контрасте, о котором я говорю, а не в слезах, которые вовсе не всегда доходят до публики» (Немирович-Данченко, стр. 354–355).

…скажи ей, чтобы в Шарлотте она была смешной… — О работе Е. П. Муратовой над ролью Шарлотты Книппер писала 15 ноября: «Муратова пока вместо собачки возит на цепочке сумочку, ходит в цирк, жонглирует все время, делает фокусы и смешит» (Книппер-Чехова, ч. 1, стр. 333).

…у Лилиной едва ли выйдет Аня… — Чехову хотелось, чтобы М. П. Лилина взяла себе роль Вари, однако на премьере она играла Аню, и только позднее, в сезон 1911/1912 г., исполнила роль Вари, и в истории «Вишневого сада» оставалась одной из лучших исполнительниц этой роли.

4234. К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)

10 ноября 1903 г.

Печатается по автографу (Музей МХАТ). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 333–334.

Ответ на письмо К. С. Станиславского от 5 ноября 1903 г.; Станиславский ответил 15 ноября (Станиславский, т. 7, стр. 271 и 273–274).

…для III и IV актов можно одну декорацию… — Ответ на вопрос Станиславского: «Есть одно дело по режиссерской части. Не знаю почему, мне очень хочется видеть 3-й и 4-й акты в одной декорации. В последнем акте разрушенной и приготовленной к отъезду. Это, право, не из дурной сентиментальности. Мне чувствуется, что так пьеса будет уютнее, что публика сроднится с домом. Вторая зала вносит какую-то путаницу. Может быть, она нужна Вам, чтоб еще больше оттенить былое богатство. Но это выразится, мне кажется, и так. При одной декорации для двух актов — однообразия не будет, так как опустошение дома изменит совершенно настроение 4-го акта. Мы будем продолжать вырабатывать макет, а тем временем, может быть, Вы напишете два слова…» См. также примечания к письму 4228^*.

…насчет декораций не стесняйтесь… — 2 ноября Станиславский писал: «Кажется, только сейчас нашел декорацию первого акта. Она очень трудна. Окна должны быть близко к авансцене, чтобы всей зале и внизу и наверху был виден вишневый сад; 3 двери; хочется, чтоб был виден хоть уголок комнаты Ани, светлый, девственный. Комната проходная, но надо, чтоб чувствовалось, что здесь (т. е. в детской) уютно, тепло и светло; комната заброшена, и чувствуется легкое опустошение. Кроме того, надо, чтоб декорация была удобна и с многими планировочными местами. Кажется, теперь удастся выразить все это. Помните, в прошлом году Симов показывал Вам макет, выработанный для тургеневской „Где тонко, там и рвется“. Тогда мы решили, с Вашего одобрения, сохранить декорацию для последн<его> акта Вашей пьесы. Я смотрю на макет теперь и нахожу, что с некотор<ыми> изменениями он очень подходящ (для 4 акта). Если Вы помните макет — нет ли у Вас каких возражений?» (Станиславский, т. 7, стр. 268–269). В ответном письме Станиславский благодарил Чехова: «Спасибо за Ваше письмо. Оно меня сконфузило, но я не беру на себя так много. Дорожу и пользуюсь каждым Вашим замечанием даже и о декорациях. Макет 3-го акта выходит удачно. Я начинаю колебаться, так как в этой декорации даль выйдет интереснее. Из макетов опаснее всех — первый акт. Он совсем прост по планировке. Рассчитано на то, чтоб сад был лучше виден. Декорация зависит от письма. Удастся оно Симову — великолепно, нет — плохо».

Дуня и Епиходов при Лопахине стоят… — Станиславский спрашивал: «…что Епиходов, Дуня — могут сидеть при Лопахине? По-моему, да».

Сергей Саввич поехал в Японию… — Отклик на сообщение Станиславского: «Вчера <…> ко мне приехал по делу Сергей Саввич Мамонтов. Он уезжает на днях в Японию специальным корреспондентом от „Русского листка“. Свою службу у Сапожникова он бросил и делается газетным работником. Он так умолял меня прочесть ему Вашу пьесу, что я не выдержал, и мы сели за чтение. Вы простите мне мою слабость, принимая во внимание его любовь к Вам, его мольбу и продолжительную отлучку, благодаря которой он не увидит и не скоро будет иметь возможность прочесть пьесу. Впечатление огромное. Я зачитался и отмахал всю пьесу. По окончании мне пришлось уйти от него, и он, кажется, вторично прочел пьесу без меня. Он согласен со мной, что ничего подобного Вы еще не писали».

…для «Русского листка»? — В письме от 17 ноября 1903 г. Константин Сергеевич уточнял: «Перечитывал Ваши письма и исправляю в них одно недоразумение: Сергей Саввич поехал в Японию не от „Русского листка“, а от „Русского слова“, по просьбе Дорошевича. Теперь я покоен: я восстановил честь милого Сережи. Он намеревается издать книгу, если поездка его удастся» (Станиславский, т. 7, стр. 272; письмо датировано ошибочно 8 ноября).

Читали Вы его пьесы? — К этому времени были опубликованы две пьесы С. С. Мамонтова: «Смерть Пушкина» (М., 1899) и «В сельце Отрадном. Хроника трех поколений» (М., 1903).

…виновата в этом Ольга. — Ср. письмо 4231^* и примечания^* к нему. Станиславский отвечал: «Вы пишете, что Ваш приезд зависит от Ольги Леонардовны. К сожалению, она права, что не выписывает Вас. Погода ужасная. То снег выпадет, то стаивает. Мостовые изрыты. Грязь, вонь. Поскорее бы морозы».

4235. В. Л. КИГНУ (ДЕДЛОВУ)

10 ноября 1903 г.

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано: Новые письма, стр. 61–63.

Ответ на письмо В. Л. Кигна от 3 ноября 1903 г.; Кигн ответил письмом без даты, с пометой Чехова: «1903, XI» (ГБЛ; Семен Букчин. Дорогой Антон Павлович… Минск, 1973, стр. 128–129 и 131–133).

…неожиданно пришли две Ваши книжки… — «Просто рассказы». СПб., 1904 (1903) и «Лирические рассказы», тип. М. Маркушева, СПб., 1902, с дарственной надписью: «Антону Павловичу Чехову от его давнишнего почитателя. В. Кигн (Дедлов) 2 н<оября> 1903» (Чехов и его среда, стр. 235). В составленном Чеховым списке книг, посланных в Таганрогскую городскую библиотеку, они значатся под № 1604 и 1605 (ЦГАЛИ). В сопроводительном письме Кигн объяснял: «То, что я Вам посылаю, — мои старые и очень старые грехи. Поселившись в деревне, я начал их пересматривать и ужаснулся их невозможной дилетантщины. Потомства в обширном смысле у меня не будет, потомства прямого нет, но есть племянники. Нельзя же допустить, чтобы они конфузились родного дяди, — и я — племянники должны это со временем оценить — сел за нелегкую работу, за перепеканье старого хлеба. Эти „бисквиты“ вышли хоть по форме приличными. Таким образом, к концу пятого десятка я немного подучился, как писать… Урок — не дилетантствуй».

…пришло письмо… — В своем письме Кигн сообщал: «…посылаю Вам две книжки моих рассказов, подчиняясь желанию, которое можно назвать желанием дружелюбно пожать руку, а последнее вызвано на сей раз перечитыванием Ваших сочинений, выходящих при „Ниве“. Я „твердо знаю“ Ваши зрелые вещи, а юношеские давно не просматривал. Они-то и произвели на меня особенно сильное впечатление, не столько сами по себе, сколько в качестве портрета самого автора в юности, студентом, а то тоже и гимназистом старших классов, от которого начинает пахнуть табаком, умом, юмором и талантом. Прелукавый и пренаблюдательный гимназист, и неистощимый „выдумщик“, и знает себе цену. И нельзя немножко не пожалеть, что гимназист, выросши и возмужавши, много потерял из своей лукавой веселости».

Я все похварываю ~ не вижу, как прежде. — На это Кигн отвечал: «Многоуважаемый Антон Павлович, опытные люди утверждают, что старости нет, старость выдумала глупая молодежь. А Вам и подавно нечего стареть: Вы большое дарование, которое долго не поддается старости. Это только кажется Вам, что Вы ничего не видите, что все в Ваших глазах одноцветное и серое. Все у Вас прежнее — и отличный русский язык, и техника, уверенная, сжатая и меткая („на плотине горлышко бутылки, от колеса падает черная тень, — и лунная ночь готова“), а что касается самого важного для крупного таланта — сметь быть правдивым, так это свойство у Вас растет. Вы смотрите жизни прямо в глаза, не мигая, не бегая глазами, думаете своей головой, не слушая, что говорят о жизни другие, не поддаваясь внутреннему искушению видеть то, что хотелось бы видеть. Это в искусстве самое трудное, а в авторах самое редкое. У Вашего глаза могут быть особенности, даже неправильности, но это неважно, если он зорок. Особенности — Ваш „букет“. Вы будете писать долго, много и все лучше — вот увидите! Опытные люди говорят, что старости нет, и я думаю, что они правы: может быть, человек, ощущая, что он делается немолодым, немного пугается новости положения и придает этому тревожное значение».