И вот возможность эта представляется. Как-то вечером баржа отвозит коммодора через бухту в прелестный приморский поселок Прайа Гранде, состоящий из вилл местной знати. Коммодор приехал навестить португальского маркиза, и оба они долго сидят за обедом, сервированным в садовой беседке. Тут пред старшиной шлюпки открывается возможность отправиться в разведку. Он обнаруживает место, где можно раздобыть отборный красный глаз (водку), покупает шесть больших бутылей и прячет их под деревьями. Под предлогом наполнить шлюпочный анкерок водой, которую всегда держат на шлюпке, чтобы утолять жажду команды, он относит его в рощу, выбивает дно, кладет бутылки внутрь, ставит дно на место, наполняет анкерок водой, относит на шлюпку и дерзко ставит его на прежнее, самое видное место посредине баржи, втулкой вверх. Когда коммодор возвращается и они отваливают от берега, старшина громко приказывает ближайшему к анкерку гребцу вынуть из него втулку, чтобы драгоценная вода не испортилась. Когда шлюпка подошла к борту, команду обыскивают как обычно при выходе с трапа и, поскольку ничего запретного не находят, распускают. После этого в баржу спускается начальник полиции и, не найдя ничего подозрительного, докладывает, что все на ней чисто. При осмотре он не преминул засунуть палец в анкерок и проверить на вкус, действительно ли там вода. Баржу подают под выстрел, и старшина дожидается непроницаемой темноты, чтобы извлечь бутылки из анкерка.

Но, на горе этому ловкому контрабандисту, кто-то из его гребцов оказывается болтливым во хмелю и, хватив лишнего на берегу, прогуливается по батарейной палубе, бросая туманные намеки на некие готовящиеся действия, о которых следует хранить глубокое молчание. Старый матрос из приписанных к запасному якорю, сообразительный, но неразборчивый в средствах, сопоставив то и другое, разнюхивает тайну и решает собрать жатву с поля, засеянного старшиной. Он разыскивает его, отводит в сторону и обращается к нему со следующими словами:

— Старшина, вы раздобыли красного глазу, который сейчас спрятан в барже на выстреле. Так вот, старшина, я поставил двух своих товарищей у портов с этого борта, и, если только они доложат мне, что вы или кто-нибудь из вашей команды пытается забраться в эту баржу до побудки, я доложу вахтенному офицеру, что вы занимаетесь контрабандой.

Старшина потрясен, ибо подобный донос неизбежно повлек бы за собой порку, а затем и разжалованье в нижние чины с лишением добавочных четырех долларов в месяц — разницы в жалованье между матросом первой статьи и унтер-офицером. Он пробует купить его молчанье, обещая половину добычи. Но матрос твердокаменно неподкупен, он-де не какая-нибудь продажная тварь, чтобы его можно было соблазнить такими пустяками. Старшине волей-неволей приходится поклясться, что ни он, ни кто-либо из его команды не проникнет в баржу до утра. Засим хитрый старик идет к своим наперсникам, и они разрабатывают план дальнейших действий. Короче говоря, все шесть бутылок достаются ему; пять из них он продает по восьми долларов за штуку, а шестую распивает между двумя пушками со своими сообщниками, между тем как, задыхаясь от злобы, беспомощный старшина в отчаянии наблюдает за ними издали.

Говорят, что у воров есть своя честь. Но совести у водочных контрабандистов на кораблях что-то не наблюдается.

Последняя история с контрабандой, которую я сейчас расскажу, относится также ко времени нашей стоянки в Рио. Приводится она с особой целью — показать на любопытном примере почти невероятную растленность, встречающуюся на иных военных судах почти на всех ступенях корабельной иерархии.

В течение нескольких дней количество пьяных матросов, схваченных за ворот начальником полиции и доставленных к грот-мачте на предмет освидетельствования их вахтенным офицером перед положенной поркой у трапа, вызвало величайшее удивление и раздражение командира и старших офицеров. Столь строги были меры, принятые командиром, чтоб воспрепятствовать проникновению спиртного на корабль, столь определенны указания, данные всем лейтенантам и их подручным на фрегате, что он ума не мог приложить, каким образом такое количество спиртного могли спроворить на корабль, невзирая на все препоны и предосторожности.

Были приняты еще более энергичные меры для изобличения контрабандистов. Блэнда, начальника полиции, вместе с его капралами специально привели к мачте, где командир корабля публично обратился к ним с речью, призывая приложить все усилия, для того чтобы положить конец торговле водкой. При этом присутствовали толпы матросов, которые собственными глазами видели, как начальник полиции униженно козырял командиру, торжественно обещая ему, что он, как и прежде, будет стараться изо всех сил. Закончил он свое слово изъявлением величайшего отвращения ко всем видам пьянства и контрабанды и твердого решения с божьей помощью не смыкать ночью ни на мгновенье глаз, дабы выследить все преступные деяния.

— Не сомневаюсь в вас, начальник, — объявил капитан, — а теперь возвращайтесь к своим обязанностям.

Этот начальник полиции пользовался у командира особым расположением.

На следующее утро перед завтраком, когда шлюпка, ежедневно посылаемая за свежей провизией для господ офицеров, подошла к фрегату, начальник полиции, тщательно обыскав по заведенному порядку как ее, так и ее команду, доложил вахтенному офицеру, что ничего подозрительного замечено не было. Затем провизия была поднята на палубу, в том числе порядочных размеров деревянный ящик, адресованный «Г-ну… ревизору корабля Соединенных Штатов „Неверсинк“». Разумеется, всякий частный груз такого рода, предназначенный кому-либо из господ офицеров, осмотру не подлежал, а посему начальник полиции приказал одному из капралов отнести его в каюту ревизора. Но последние события повысили бдительность вахтенного офицера до необычной степени, и, видя, что ящик исчезает в люке, он спросил, что это такое и для кого предназначается.

— Все в порядке, сэр, — произнес, приложив руку к козырьку, начальник полиции, — ревизорское имущество.

— Пусть пока остается на палубе, — распорядился лейтенант. — Мистер Монтгомери, — подозвал он кадета, — спросите ревизора, ожидает ли он получение нынче утром ящика.

— Есть, есть, сэр! — воскликнул, козырнув, кадет.

Но вот он вернулся, доложив, что ревизор отлучился на берег.

— Ясно. В таком случае, мистер Монтгомери, распорядитесь отправить этот ящик в карцер и строго накажите часовому никого до него не допускать.

— А может быть, отнести его к нам в унтер-офицерскую кают-компанию, пока не придет ревизор? — почтительно предложил начальник полиции.

— Я уже сказал, как с ним распорядиться, — отрезал лейтенант и отвернулся.

Когда ревизор возвратился, выяснилось, что ни о каком ящике он ведать не ведал и слыхом не слыхал. Принесли его опять к вахтенному офицеру, который немедленно вызвал начальника полиции.

— Вскройте ящик!

— Есть, сию минуту, сэр! — ответил тот.

Крышку сорвали, и в ящике оказалось двадцать пять аккуратно уложенных в солому глиняных бутылей, словно двадцать пять бурых поросят.

— Не дремлют контрабандисты, — заметил начальник полиции, взглянув на лейтенанта.

— Откупорьте и попробуйте, — приказал офицер.

Начальник полиции повиновался и, причмокнув губами в некотором недоумении, сказал, что не знает, американское ли это виски или голландский джин, так как пить не привык.

— Брэнди, по запаху узнаю, — сказал офицер. — Отнести ящик назад в карцер.

— Есть отнести! — отозвался начальник полиции, проявляя удвоенное усердие.

О происшествии немедленно доложили командиру, который, взбешенный дерзостью уловки, принял все меры к тому, чтобы разоблачить виновных. Велись расспросы и на берегу, но так и не удалось выяснить, кто доставил ящик на шлюпку с провизией. На этом дело пока заглохло.

Но несколько дней спустя одного из юнг с крюйс-марса подвергли экзекуции за пьянство. И в то время как он корчился на решетчатом люке, из него выудили признание, от кого он раздобыл выпивку. Человека этого вызвали; им оказался некий Скриггс, отслуживший свой срок морским пехотинцем, а теперь исполнявший обязанности кока для сержантов морской пехоты и начальника полиции. Этот морской пехотинец обладал поистине самой мерзкой рожей на корабле, серые глаза его косили и воровато глядели на вас, ходил он как побитая собака. Как мог столь невоинственного вида бродяга втереться в доблестную морскую пехоту, оставалось совершенной загадкой. Славился он исключительной неряшливостью и нечистоплотностью. Кроме того, всем решительно матросам на корабле было известно, что он невероятный скряга, отказывавший себе не только в маленьких прихотях, скрашивающих жизнь на военном корабле, но даже порой и в самом необходимом.