Процитированные Пломером слова Мелвилла удачно иллюстрируют тезис критика о документально-описательном характере повествования в «Белом Бушлате». Да и в самом романе немало свидетельств того, что Мелвилл намерен был «дать представление…», «обрисовать…» и «внести поправки».
В главе LXVIII находим показательное в этом плане высказывание Мелвилла: «Я ведь ничего не упускаю, мною руководит то же чувство, которое побуждало многих почтенных летописцев былых времен записывать малейшие подробности, касающиеся вещей, обреченных на полное исчезновение с лица земли, и которые, если их только своевременно не запечатлеть, неминуемо исчезнут из памяти человеческой. Кто знает, не станет ли в будущем это скромное повествование историей древнего варварства? Кто знает, не станут ли, когда военные корабли отойдут в область предания, цитировать „Белый бушлат“ для того, чтобы объяснить людям грядущего золотого века, чтó представлял собой военный корабль?»[527].
Эти строки часто цитируют, дабы показать намерение Мелвилла выступить в роли летописца жизни военного флота. При этом мало кто обращает внимание на заключительную фразу, в которой высказано убеждение в наступлении золотого века, когда исчезнут военные корабли. И совершенно напрасно, ибо здесь содержится один из важнейших элементов авторской позиции, далеко выходящей за пределы описательности.
По-видимому, не так уж далек от истины Л. Хант, который следующим образом охарактеризовал книгу Мелвилла: «Те, кто захотят познакомиться с картиной жизни старого американского парусного флота времен примерно 1843 года, найдут наиболее полное изображение нравов и обычаев, царивших в среде матросов и офицеров военного корабля, на страницах мелвилловского „Белого Бушлата“. Не следует, однако, забывать при этом, что Мелвилл — писатель, одаренный богатым и блестящим воображением, который проповедовал всеобщий мир, презирал золотые галуны, церемонии и военные салюты, что он был антимилитаристом, апостолом равенства и демократии»[528].
Эта характеристика перекликается с определением Эверта Дайкинка, сформулированным еще в 1850 г.: «Книга Мелвилла — сочинение насквозь американское и демократическое»[529]. Дайкинк мог бы сказать «младоамериканское», и это было бы еще более точно, поскольку многие аспекты романа проникнуты духом идей «Молодой Америки». Мелвилл выступает в этом своем произведении не только как летописец, но и как жестокий критик жизни американского флота. Ч. Андерсон в своей работе посвятил «Белому Бушлату» две главы, одну из которых он назвал «„Белый Бушлат“ как роман», а вторую — «„Белый Бушлат“ как пропаганда». Он имел все основания усмотреть в книге Мелвилла пропагандистский аспект. Не следовало только разграничивать «романическую» и «пропагандистскую» стороны, поскольку реформаторский дух («пропаганда», по выражению Андерсона) пронизывает все повествование.
К этим общим соображениям остается прибавить одно: хотя «Белый Бушлат» во многих отношениях являет собой классический образец американской морской прозы 1840-х годов, все же это произведение не может быть полностью уложено в узкоспецифические рамки жанра. Учитывая общий смысл и некоторые особенности художественной структуры книги Мелвилла, ее нельзя назвать только морским романом, хоть она и является таковым по преимуществу.
4
«Белый Бушлат» был написан в самом конце 1840-х годов, в пору расцвета американской маринистики. Недаром в истории американской литературы это десятилетие нередко называют «морскими сороковыми». Оно открывается известным произведением Р.Г. Даны (младшего) «Два года простым матросом» и завершается «Моби Диком», который не без оснований считается вершиной морского романа в мировой литературе.
Специфика «морских сороковых» заключалась в том, что стремительному количественному росту американской литературной маринистики сопутствовал качественный скачок, сопряженный с некоторыми важными моментами социального и духовного развития Соединенных Штатов.
Затяжной экономический кризис, начавшийся в 1837 г., потряс американскую промышленность, сельское хозяйство и финансовую систему. Он повлек за собой обострение классовых противоречий и стимулировал развитие широкого общедемократического движения, охватившего многие области национальной жизни. Дух эпохи воплотился в лозунге демократизации всех установлений и аспектов жизни американского общества, в том числе и литературы. Проблема демократического духа национальной литературы и соответственно демократических позиций писателя сделалась одной из важнейших проблем времени.
Все это оказало самое непосредственное воздействие на характер эволюции американской морской прозы в 40-е годы XIX в. В предшествующие десятилетия литературная маринистика оперировала понятием «моряка» вообще, не делая различий между матросом и капитаном, боцманом и кадетом. Считалось, что в интерпретации морской жизни возможны только две позиции: профессиональная и любительская. Предпочтение отдавалось первой, поскольку профессиональный взгляд давал некую гарантию истинного понимания предмета и точной оценки тех или иных явлений морской жизни. Не случайно подавляющее большинство американских прозаиков, писавших о море в 20-е и 30-е годы, сами были профессиональными моряками.
Уже в середине 30-х годов в американской морской прозе возникла тенденция рассматривать морскую жизнь не как экзотический феномен, неподвластный социальным законам современности, но как некий «участок» национальной действительности. В 40-е годы эта тенденция была доведена до логического завершения и привела к выводам, потребовавшим полной перестройки эстетики морского романа.
Обострение классовых противоречий, вызванное кризисом, подорвало старую идею «единства» национальных интересов. Социальная дифференциация американского общества приобрела столь откровенные формы, что игнорировать ее было уже невозможно. Противоположность классовых интересов предстала как неоспоримый факт.
Согласившись, что корабельную палубу следует изображать как часть национальной действительности, американские маринисты должны были признать, что единый, хотя бы и профессиональный взгляд на морскую жизнь немыслим. Должно быть два взгляда, два отношения к ней: одно — характерное для власть имущих, другое — свойственное тем, кто этой власти лишен. Если к этому прибавить, что еще раньше в американской морской прозе возникли некоторые тенденции, направленные к демократизации жанра (сближение с современностью, постановка проблемы «несвободы» моряка в условиях флотской дисциплины, внимание к тяготам морской службы), то станет ясно, что на рубеже 30-х и 40-х годов XIX в. писатели-маринисты должны были оказаться перед необходимостью выбора позиции. От этого выбора зависел авторский угол зрения, способ видения и изображения мира, оценки, критерии, весь нравственный и эстетический строй будущих произведений о море и моряках.
В 1840 г. вышла в свет первая повесть, автор которой Р.Г. Дана осознал необходимость выбора и умышленно занял открыто демократическую позицию, подчеркнув это самим названием своего сочинения — «Два года простым матросом». Показательно, что из всех слов и словосочетаний английского языка, обозначающих моряка, Дана выбрал профессиональное выражение “before the mast”, которое соотносится только с понятием «рядовой матрос», тогда как, скажем, “sailor” можно истолковать как «моряк» вообще.
В изящном предисловии к своей книге, которое историки литературы с полным основанием рассматривают как один из важнейших манифестов американской маринистики, Дана замечает, что большинство морских сочинений 20-х и 30-х годов XIX в. было написано офицерами. Поэтому, «как бы увлекательны и хорошо написаны ни были эти книги, — говорит он, — как бы точно они ни воспроизводили морскую жизнь, какой она представлялась авторам, всякому должно быть понятно, что морской офицер, отправляющийся в море в качестве джентльмена, как говорится, „в белых перчатках“, находящийся в контакте только с офицерами, разговаривающий с матросами почти исключительно через боцмана, имеет обо всем представление, весьма несхожее с представлением рядового матроса… В последнее время фигура рядового матроса привлекает к себе значительное внимание и вызывает сильное сочувствие. Однако, мне кажется, что, за единственным исключением упомянутого мною сочинения Эймза, не появилось ни одной книги, в которой жизнь рядовых матросов была бы описана человеком, принадлежащим к их среде, человеком, который действительно мог бы знать, какова эта жизнь на самом деле. Голос простого матроса пока еще не был слышен в литературе»[530].
