Доходы иных из этих офицеров при упраздненной системе были просто невероятны. За время плавания в Средиземное море ревизор одного из американских линейных кораблей, по вполне достоверным сведениям, положил себе в карман ни много ни мало 50.000 долларов. После этого он вышел в отставку и поселился на лоне природы. Вскоре его три дочери, не слишком прельстительные, заключили весьма выгодные браки.

Представление, которое имеют матросы о ревизорах, выражено в следующей грубоватой, но меткой поговорке: «Ревизор — все равно что заклинатель: он и покойника заставит табак жевать», чем намекают, что текущий счет покойника иной раз подвергается посмертным манипуляциям. У моряков ревизоры ходят под прозвищем сырокрадов.

Неудивительно поэтому, что на старом фрегате «Ява» чистый расчет с восьмьюдесятью человеками команды после четырехлетнего плаванья составил всего тысячу долларов на всех, между тем как общая сумма их окладов должна была составить 60.000 долларов. Даже и при теперешней системе ревизор на линейном корабле, например, оплачивается много лучше, чем любой другой офицер, за исключением командира корабля и коммодора. В то время как лейтенанты обычно получают лишь тысячу восемьсот долларов, флагманский врач тысячу пятьсот, священник тысячу двести, ревизор на линейном корабле огребает три тысячи пятьсот долларов. Правда, говоря о его вознаграждении, не следует забывать и об ответственности, которую он несет, а она не так мала.

Но есть во флоте и ревизоры, про которых матросы ничего дурного не думают, и как особая категория, ревизоры уже не являются по отношению к матросам теми вредными личностями, какими они были раньше. Так, пышущий здоровьем старый ревизор на «Неверсинке», не имевший никакого отношения к судовой дисциплине, к тому же обладавший нравом веселым и, по-видимому, незлобивым, был даже в известной мере любимцем у значительной части команды.

В то время как мы стояли в Кальяо, в Перу, до нас дошли слухи о возможной войне с Англией, вызванной давнишними спорами о северо-восточной границе. В Рио слухи эти стали еще более определенными, так что вероятность военных действий побудила нашего коммодора разрешить некоторые мероприятия, живейшим образом напоминавшие каждому члену экипажа, что он в любое время может быть убит у своей пушки.

Так, часть команды была отряжена вынимать из снарядных ящиков в трюме заржавевшие ядра и передавать их наверх на предмет очистки их от ржавчины. Коммодор, как очень чистоплотный джентльмен, не хотел стрелять в неприятеля ржавыми ядрами.

Для спокойного наблюдателя тут открылось широкое поле деятельности, и возможностью этой не пренебрегали. Не буду повторять весьма определенные высказывания матросов, в то время как они через люк перебрасывали из рук в руки ядра, точно школьники, играющие на берегу в мяч. Достаточно сказать, что по общему тону их речей, как бы шутливы они ни были, было ясно, что почти всем без исключения перспектива участвовать в бою представлялась в высшей степени ненавистной.

А-с чего, спрашивается, им рваться в бой? Стали бы им больше платить? Ни гроша. Правда, некоторый соблазн могли представить призовые деньги. Но из всех наград за добродетель призовые деньги вещь самая неопределенная, и матрос это прекрасно знает. Чего же ему ожидать от войны? Лишь более тяжелой работы и более крутого обращения, чем в мирное время; деревянной руки или ноги; смертельной раны и смерти? Итак, огромное большинство простых матросов на «Неверсинке» были явно удручены возможностью военных действий.

Но с офицерами дело обстояло как раз наоборот. Никто из них, конечно, не выражал открыто своего удовлетворения, во всяком случае в моем присутствии. Но ликование их давало о себе знать в бодром и веселом тоне обращения к товарищам и непривычной живости, с которой они в течение нескольких дней отдавали приказания. Голос Шалого Джека — словно колокол в звоннице — сейчас гудел как знаменитый английский колокол — Большой Том в Оксфорде [262]. Что до Шкимушки, то саблю свою он носил с изысканной небрежностью, а вестовой его ежедневно надраивал клинок ее до блеска.

Но почему такая разница между баком и шканцами, между простым матросом и его начальником? А потому, что, хотя война и ставит под угрозу жизнь как одного, так и другого, для матроса она не обещает продвижения в чинах и того, что называется славой, между тем как эти вещи воспламеняют офицеров.

Погружаться в иные человеческие души занятие и неприятное и неблагодарное, но бывают случаи, когда грязь, поднятая со дна, помогает нам понять, на какой глубине мы находимся и у какого берега.

Как могли эти офицеры покрыть себя славой? Одним только блестящим истреблением своих ближних. Как могли они ожидать повышения? Только через трупы убитых товарищей и однокашников.

Непримиримое противоречие между чувствами простого матроса и офицера на «Неверсинке» в ожидании более чем вероятной войны — один из многих примеров, которые можно было бы привести, чтобы показать противоположность их интересов, неискоренимый антагонизм, на который они обречены. Но как могут люди, интересы которых так расходятся, когда-либо жить в согласии, не прибегая к принуждению? Может ли братство между людьми когда-либо воцариться на военном корабле, когда то, что для одного является злом, для другого почти что благо? Отменяя телесные наказания, покончим ли мы с тиранией, той тиранией, которая по необходимости должна сохраниться там, где непрерывно сталкиваются два антагонистических класса, из коих один неизмеримо сильнее другого? Это кажется почти невозможным. А так как прямой целью военного корабля, как видно из его названия, являются те самые военные действия, которые, естественно, столь ненавистны матросам, то пока существуют военные корабли, они должны представлять собой картину всего того, что в человеческой природе имеется тиранического и отвратительного.

Будучи институтом гораздо более значительным, нежели американский флот, английские военно-морские силы дают нам еще более разительный пример этого, особенно потому, что война вызывает столь огромный рост флота по сравнению с мирным временем. Хорошо известно, какую радость вызвало известие о внезапном возвращении Бонапарта с Эльбы среди множества английских морских офицеров, которые боялись, что их спишут на берег и посадят на половинное жалованье. Таким образом, в то время как во всем мире раздавались вопли отчаянья, офицеры эти находили возможным благодарить судьбу. Я не ставлю им это в упрек, ибо чувства эти присущи их профессии. Не будь они морскими офицерами, они не ликовали бы среди всеобщего отчаяния.

Скоро ли наступит время, когда тучи, сгущающиеся порой над горизонтом народов, не будут уже с радостью восприниматься каким бы то ни было классом человечества и, увидев эти тучи, люди не будут желать, чтобы гроза разразилась? Постоянные флоты, равно как и постоянные армии, поддерживают воинственный пыл даже в самой мирной обстановке. Даже там, где остались лишь зола и уголья, они пытаются поддержать этот роковой огонь, и офицеры на половинном окладе, как жрецы Марса, продолжают охранять капище, хотя бога там нет.

Выше я говорил, что Рио я описывать не буду, но сейчас на меня нахлынул такой поток ароматных воспоминаний, что приходится поневоле отступить и отречься от первоначального намерения, вдыхая этот благоуханный воздух.

Более ста пятидесяти миль зеленых холмов обнимают обширную хрустальную бухту, столь хорошо укрытую кольцом поросших травою сьерр, что место это у индейских племен носило название «Скрытой воды». Со всех сторон вдали поднимаются высокие конические пики, горящие в часы восхода и заката, точно гигантские свечи, а с них, через виноградники и леса, спускаются по радиусам потоки в гавань.