Собравшиеся хирурги выслушали это обращение с величайшим вниманием и, повинуясь желанию их старейшины, спустились в лазарет, где томился раненый. По окончании осмотра все они вернулись на галф-дек и консилиум возобновился.

— Господа, — начал Кьютикл, снова садясь на стул, — вы все сейчас осматривали ногу. Вы убедились в том, что, кроме ампутации, иного выхода нет. А теперь, господа, что вы скажете? Врач Бэндэдж с «Мохока», будьте любезны изложить свое мнение.

— Рана очень серьезная, — сказал Бэндэдж, дородный мужчина с высоким немецким лбом, важно покачав головой.

— Можно ли спасти его, не прибегая к ампутации? — спросил Кьютикл.

— У него сильно выраженная общая слабость, — заметил Бэндэдж, — но мне приходилось видеть случаи и поопасней.

— Врач Уэдж с «Малайца», — произнес Кьютикл не без раздражения, — будьте любезны высказать ваше мнение; и пусть оно будет окончательным, прошу вас.

Сказано это было со свирепым взглядом в сторону Бэндэджа.

— Если бы я считал, — начал Уэдж, весьма тощий и длинный человек, поднявшись еще на цыпочки, — что пуля раздробила и расколола всю femur[331], включая большой и малый trochanter[332], linea aspera[333], fossa digitalis[334] и intertrochantericum[335], я несомненно стоял бы за ампутацию. Но разрешите вам заметить, сэр, что я этого не считаю.

— Врач Сойер с «Баканира», — произнес Кьютикл, прикусывая от досады тонкую нижнюю губу. Теперь он обратился к круглолицему, прямодушному человеку, с неглупым выражением лица, форменное платье которого сидело на нем как влитое и было украшено необычным количеством золотого шитья. — Врач Сойер с «Баканира», теперь будьте любезны и дайте нам возможность выслушать и ваше мнение. Считаете ли вы ампутацию единственным выходом, сэр?

— Простите меня, — сказал Сойер, — но я самым решительным образом возражаю против нее; ибо, если до сих пор у пациента недоставало сил, чтобы выдержать извлечение пули, я не вижу, как он сможет вынести значительно более тяжелую операцию. А так как нет непосредственной опасности омертвения и до пули, как вы утверждаете, нельзя добраться, не производя значительного разреза, я бы, пожалуй, пока что поддерживал больного укрепляющими средствами и применял бы не слишком сильные местные противовоспалительные. Я никоим образом не прибегнул бы к ампутации до появления новых симптомов.

— Врач Пателла с «Алжирца», — выпалил Кьютикл, едва сдерживая бешенство и резко повернувшись в сторону вопрошаемого, — не будете ли вы настолько любезны сказать нам, считаете ли вы ампутацию единственным средством спасения.

Из всех присутствующих Пателла был самым младшим. Это был скромный молодой человек, благоговевший перед знаниями Кьютикла и жаждавший заслужить его одобрение, но не желавший вместе с тем высказываться столь решительно, как врач Сойер, хотя в глубине души он мог и не сочувствовать ампутации.

— То, что вы заметили, господин флагманский врач, — сказал Пателла, почтительно хмыкнув, — об опасном состоянии ноги, по-моему, доказательств не требует. Ампутация несомненно благотворно отразилась бы на заживлении раны, но, поскольку пациент, несмотря на теперешнее ослабленное состояние, по-видимому, отличается здоровой конституцией, он мог бы поправиться и так, благодаря вашему просвещенному лечению, господин флагманский врач, — здесь Пателла поклонился, — и быть полностью исцеленным, не подвергаясь риску ампутации. Однако случай этот весьма серьезный, и ампутация может оказаться неизбежной, а уж если ее не избежать, то и мешкать с ней не следует. Вот мое мнение, господин флагманский врач.

— Таким образом, господа, — воскликнул торжествующий Кьютикл, — врач Пателла высказался за то, чтобы ампутация была произведена незамедлительно. Что касается меня, лично меня, повторяю, отвлекаясь в данном случае от пациента, я очень огорчен, что пришлось прийти к такому выводу. Но это разрешает все сомнения, господа — у меня в уме, впрочем, вопрос этот был давно решен. Итак, операция будет произведена завтра в десять часов утра. Мне будет очень приятно встретиться со всеми вами по этому случаю, равно как и с вашими помощниками (он имел в виду фельдшеров). До свидания, господа, итак, не забудьте, в десять часов.

И Кьютикл удалился в кают-компанию.

На следующее утро в положенный час врачи собрались со всех кораблей. Старших сопровождали их подчиненные, молодые люди в возрасте от девятнадцати до тридцати лет. Последние, так же как и их начальники, были облачены в синие форменные сюртуки, блиставшие множеством ярко начищенных пуговиц и широкими золотыми нашивками у обшлагов. По столь торжественному случаю они приняли свой самый парадный вид и были просто ослепительны.

Общество немедленно спустилось на галф-дек, где все уже было готово для операции. Самый большой флаг на корабле, что поднимают только по большим праздникам, был протянут поперек палубы и совершенно отделял все пространство от грот-мачты до переборки коммодорского салона, перед дверью которого на виду у всех прохаживался часовой из морской пехоты с тесаком наголо.

На два орудийных лафета, вытащенных на середину, была уложена доска, с которой обычно спускали за борт покойников. Для того чтобы получился удобный операционный стол, к ней сбоку приладили еще одну доску, и все это накрыли старым бом-брам-лиселем. Немного поодаль устроили второй стол из двух поставленных друг на друга фитильных кадок, прикрытых сверху доской. На ней был разложен целый арсенал пил и ножей самых разнообразных форм и размеров, среди которых выделялся один с огромным лезвием, несколько напоминающий ножи, коими хозяева нарезают за обедом мясо. Далее шли иглы — длинные, изогнутые на конце для оттяжки артерий, и прямые, похожие на штопальные, с нитками и воском, для зашивания ран.

У одного из концов операционного стола поместили жестяной таз, по краю которого с педантичной симметрией были разложены небольшие губки. С длинного шеста прибойника, подвешенного под настилом верхней палубы, свисали полотенца со штампом «СШ» по углам.

Все это было подготовлено лекарским помощником, лицом на военном корабле весьма значительным, как об этом будет подробно рассказано в одной из последующих глав. Сейчас он суетливо перекладывал ножи и иглы, точь-в-точь как не в меру добросовестный дворецкий, наводящий окончательный порядок на обеденном столе за минуту до прихода гостей.

Но особенно поражал в этой обстановке скелет, все суставы которого двигались на проволочных шарнирах. Подвешенный за вогнанную в теменную кость заклепку, он болтался на коечном гаке, вбитом в один из бимсов верхней палубы. Ради чего водворили сюда этот предмет, мы скоро узнаем, но почему именно его поместили в ногах операционного стола — на этот вопрос мог бы ответить один лишь флагманский хирург Кьютикл.

Пока завершались последние приготовления, он беседовал с приглашенными им врачами и лекарскими помощниками.

— Господа, — начал он, схватив со стола самый большой нож и с артистической ловкостью проводя по его лезвию другим, — господа, хотя зрелища подобного рода весьма неприятны и могут при известном расположении духа вызвать отвращение даже у меня, все же насколько лучше будет для нашего пациента, если вместо размозженной и рваной раны со всеми связанными с ней угрожающими последствиями у него будет аккуратный разрез, заживающий куда более спокойно как для него самого, так и для врача. Да, — добавил он, пробуя остроту инструмента на пальце, — ампутация в данном случае единственный выход. Не так ли, врач Пателла?

С последними словами он обратился к сему джентльмену, как бы ища у него поддержки, хотя бы и оговоренной известными условиями.