Моя карронада оказалась расположенной как раз напротив медного поручня, на который неизменно облокачивался на молитве коммодор. Находясь дважды в день в столь близком соседстве, мы не могли не запомнить друг друга в лицо. Этому счастливому обстоятельству следует приписать то, что вскоре после прибытия домой мы без труда узнали один другого, случайно встретившись в Вашингтоне на балу, данном российским послом бароном Бодиско [377]. И хотя на фрегате коммодор никогда никаким образом не обращался ко мне — так же как и я к нему, — здесь, на приеме у посла, мы сделались исключительно разговорчивы, и я не преминул заметить, что в толпе иноземных сановников и магнатов со всех концов Америки мой достойный друг не выглядел такой уж высокопоставленной личностью, как тогда, когда он в полном одиночестве облокачивался о медный поручень на шканцах «Неверсинка». Подобно многим другим господам, он представал в самом выгодном свете и пользовался наибольшим уважением в своей домашней среде, на фрегате.

Наши утренние и вечерние построения приятно разнообразились в течение нескольких недель незначительным обстоятельством, доставлявшим кое-кому из нас изрядное удовольствие.

В Кальяо половина коммодорского салона была гостеприимно предоставлена семейству аристократического на вид магната, назначенного перуанским послом при бразильском дворе в Рио. Этот величественный дипломат носил длинные закрученные усы, почти опоясывавшие его рот. Матросы уверяли, что он похож на крысу, просунувшую морду сквозь пучок пеньки, или на обезьяну из Сантьяго, выглядывающую из-за куста опунции.

Его сопровождала необыкновенно красивая жена и еще более красивая девочка лет шести. Между этим черноглазым цыганенком и нашим священником вскоре возникли самые сердечные чувства и взаимное благорасположение. Дело дошли до того, что они почти все время проводили вместе. И всякий раз когда барабан бил сбор и матросы торопились на свои посты, маленькая сеньорита опережала их всех, чтобы занять место у шпиля, где она имела обыкновение стоять рядом с капелланом, держа его за руку и лукаво поглядывая на него.

Какое облегчение от суровости нашей военной дисциплины — суровости, не ослабевавшей даже во время молитв у престола господа нашего, одного и того же как для коммодора, так и для юнги-вестового, — было видеть эту прелестную маленькую девочку, стоящую между тридцатидвухфунтовыми пушками и время от времени бросающую удивленный, полный жалости взгляд на стоящие рядом с ней шеренги сумрачных матросов.

Кроме сборов по боевой тревоги и ежедневных — на утреннюю и вечернюю молитву, на «Неверсинке» в первое воскресенье каждого месяца было положено собирать команду у шпиля, где нас внимательно осматривали командир корабля и прочие офицеры на предмет определения, соответствует ли покрой наших рубах и брюк установленным во флоте образцам. На некоторых кораблях матросов заставляют при этом приносить на проверку еще вещевой мешок и койку.

Церемония эта приобретает характер грозной торжественности, а на новичка может даже навести ужас: командирский писарь читает выдержки из Свода законов военного времени собранным матросам, которые в знак особого к нему уважения стоят с обнаженной головой, пока не будет дочитана последняя строчка.

Даже у стороннего лица и у того спокойное чтение этого документа вызывало бы некоторое нервное потрясение; представьте же себе, каковы были мои чувства, когда, почтительно держа шляпу в руке, я стоял перед моим господином и повелителем капитаном Кларетом и слушал, как вычитывается, словно евангельские слова, этот непогрешимый, не допускающий апелляции закон и кодекс, на основании которого я жил, двигался и существовал на корабле США «Неверсинк».

Из двадцати или около того преступлений, подсудных военному трибуналу, которые может совершить матрос, тринадцать караются смертью.

«Будет приговорен к смертной казни!» — таков был припев чуть ли не каждой статьи, прочитанной командирским писарем, ибо ему, по-видимому, было дано указание пропускать более длинные статьи и читать лишь то, что было кратко и по существу.

«Будет приговорен к смертной казни!» — фраза эта всякий раз раздается в ваших ушах подобно орудийному залпу. А после того, как ее повторили вам вновь и вновь, вы слышите, как писарь спокойно переходит к другой статье, читает сложную, но емкую и ясно построенную фразу, перечисляющую все возможные разновидности описанного преступления и, затаив дыхание, ждете, закончится ли и эта статья громовым залпом смертной угрозы. Да, вот она и вновь оглушает вас: будет приговорен к смертной казни! Никаких ограничений, никаких смягчающих обстоятельств, ни самого слабого намека на возможность прощения или изменения приговора; ни отдаленнейшей перспективы на замену наказания; ни малейшей надежды или утешения — будет приговорен к смертной казни! — вот тот простой факт, который вам рекомендуют переварить, и это кусок пожестче, нежели сорокадвухфунтовое ядро, уж вы поверьте тут Белому Бушлату.

Впрочем, для некоторых матросов, нарушивших эти страшные запреты, еще брезжит порой слабый луч надежды. Иные статьи заканчиваются словами: «Будет приговорен к смертной казни или к такому наказанию, которое военно-полевой суд ему присудит». Но, быть может, это намекает на еще более жестокую кару? Возможно, это значит: смерть или еще более суровое наказание.

Достопочтенные светила испанской инквизиции, Лойола [378] и Торквемада [379]! Извлеките, ваши преподобия, свои самые свирепые кодексы и сопоставьте их с этим Сводом законов, если это возможно. Джек Кетч [380], ты тоже сведущ в этих делах! Ты, самый доброжелательный из смертных, что не покидаешь нас и виснешь у нас на шее, когда весь мир от нас отвернулся, скажи, палач, какое это наказание хуже смерти? Слушать, как всем на тощий желудок читают каждое утро Свод законов военного времени — и так до естественного конца вашего земного существования? Или быть запертым в камере, где все стены сверху донизу оклеены страницами этого свода, напечатанного курсивом?

Впрочем, стоит ли распространяться о светлом духе человеколюбия, христианского милосердия и прощения обид, пропитывающем этот пленительный документ, столь совершенно отразивший дух Нагорной проповеди [381]? Поскольку он во всех передовых странах христианского мира почти одинаков, он становится показателем истинного состояния современной цивилизации во всем мире.

Так как каждый месяц мне приходилось с обнаженной головой выслушивать его чтение, я стал говорить себе: «Нечего сказать, Белый Бушлат, здорово же ты влип. Но насторожи свои уши, сейчас они опять дадут по тебе залп. Тут тебе внушают воспринимать как благо все, что бы с тобой ни делали, и никогда не участвовать в каких бы то ни было сходках на батарейной палубе, добиваясь прекращения злоупотреблений или притеснений. Слушай:

Статья XIII: «Если кто-либо во флоте созовет или попытается созвать мятежную сходку или собрание, он будет, по уличении в сем преступлении военно-полевым судом, приговорен к смертной казни».

Господи, Белый Бушлат, неужели это ты сам в большую пушку превратился и от этого выстрела тебя откатило так, что брюк тебя едва удержал? Но слушай дальше. Опять палить будут. Косвенным образом нижеследующая статья рекомендует тебе с кротостью выносить тягчайшие оскорбления и глазом не моргнуть:

Статья XIV: «Ни один нижний чин во флоте не имеет права отказаться от выполнения законного приказания своего начальника, ударить его, обнажить оружие, предложить ему обнажить оружие или грозить ему каким-либо оружием, в то время как начальник этот несет служебные обязанности, под страхом смерти».