Однажды утром нас поджидало редчайшее явление. На одном из узких выступов скалы, на большой высоте, мы увидели стадо из более чем сорока серн во главе с крупной белоснежной горной козой. Это было как в сказке. Хозяин хижины сказал, что видеть живыми этих овеянных легендами животных случается крайне редко. Только чучело серны можно было увидеть в гостинице в Мадонна-ди-Кампильо.

Мы жили в примитивной пастушьей хижине, расположенной высоко в горах, и нашей ежедневной трапезой были хлеб и сыр. Но даже здесь мы не отказались от пробной проявки пленки. Двоим из наших людей приходилось ежедневно после захода солнца спускаться в долину, где они могли проявить пробы. Возвращались зачастую около полуночи. В пять утра следующего дня я уже просматривала проявленные куски пленки. Это было необходимо, так как мы экспериментировали с разными цветными фильтрами.

Я хотела снять внутреннюю часть пастушьих хижин, крестьянских домов и деревенской церкви так, чтобы получить кадры, по возможности приближенные к реальности. Для этого нам требовалась осветительная машина, заказанная в Вене. Уверенности в том, что попытка удастся, не было. Отсутствовал опыт. В те времена съемки интерьера проводились в основном в павильоне. Но «папа Джон», которому принадлежала осветительная машина, показал себя наилучшим образом. Прожекторы не отказали ни разу. А это было отнюдь не просто. Приходилось тянуть кабели длиной до ста метров через скалы к замку Рункельштейн, где должны были проводиться первые съемки с участием зарнтальских крестьян.

Ночью накануне съемок спалось мне неспокойно. Мы остановились в Зарнтхайме. Хозяина гостиницы я попросила пригласить к семи утра на рыночную площадь около сорока крестьян, отобранных по фотоснимкам. Но придут ли они? От этого зависело продолжение съемок. И что делать, если их не будет? Я ворочалась в кровати с боку на бок. Фильм уже сам по себе был делом, полным всяких треволнений. Вдобавок ко всему еще и дождь зарядил. Я встала и выглянула в окно. При такой собачьей погоде наверняка ни одна живая душа не появится. При этом мне нельзя было терять ни одного дня. Матиас Виман, исполнитель главной роли, должен был возвращаться в Берлин, в театр.

Стало светать. Из моего окна рыночная площадь была видна как на ладони. Дождь, и ни единой живой души. Но семи еще не было, и вот пришли первые крестьяне, потом еще и еще. Вооружившись огромными зонтами, они стояли на площади. Я разглядела прихрамывающего старика и двух пожилых женщин в праздничных нарядах. А вот приближается еще одна группа, — кажется, целое семейство. Я была на верху блаженства, меня так и подмывало обнять всех. Пришли, несмотря на ливень! Я поспешила к ним и каждому пожала руку.

Крестьяне терпеливо ожидали, что будет дальше. Между тем прибыли оба заказанных почтовых автомобиля, которые должны были доставить всех в замок Рункельштейн. Поначалу кое-кто, особенно старики, не хотели садиться в машины. В таком страшилище они никогда не ездили. Но после долгих уговоров, в чем меня поддержали молодые, они перестали упираться, и, наконец, никто уже не хотел оставаться на площади. Автомобили забиты битком: крестьян пришло намного больше, чем я просила.

Проехав 20 километров, мы добрались до старого замка Рункельштейн, представлявшего собой просто развалины. Все было уже подготовлено, под старыми дубами и тенистыми буками стояли деревянные столы и скамьи. В первую очередь каждому крестьянину налили вина. Невероятно, чего только не сделает с человеком спиртное! Они быстро перестали стесняться и даже проявили большой интерес к киноаппаратуре. Дабы зарнтальцы не струхнули, мы начали с легких съемок; крестьяне держали себя совершенно непринужденно. Все шло настолько хорошо, что уже в тот же день мы смогли перейти к более трудным сценам. Выказав удивительную понятливость, сельские жители быстрее, чем иной актер, сообразили, что прежде всего важна естественность. Один из них, никогда не покидавший пределов долины, будучи уже немного навеселе после нескольких кружек вина, сказал: «Я б щас запалил свою носогрейку, это всегда неплохо смотрится».

В первый день мы снимали до позднего вечера. Потом крестьян пришлось доставить в деревню. Смертельно уставшая, но счастливая, этой ночью я спала как убитая. Нам бы продержаться еще неделю, и самое трудное будет позади. Мои сотрудники делали, казалось, невозможное. Каждый день до трех-четырех часов ночи они затаскивали кабели и прожекторы на верхотуру, к развалинам замка.

Настал последний день в замке Рункельштейн. Нужно было заканчивать съемки, так как на следующий день крестьяне уже не могли прийти. Дневное задание мы начали выполнять очень рано. Хорошо, что зарнтальцы были привычны к длительному напряженному труду, и тем не менее к полуночи мы еще не успели все сделать. Еще не был снят большой праздник. Все валились от усталости, я тоже едва держалась на ногах. Держа сценарий в руках, я уселась на пустую пивную бочку. Чувствовала себя настолько плохо, что хоть волком вой. Уже неделю я почти не спала, мало ела — и была почти не в состоянии сосредоточиться. Во всех углах расположились спящие крестьяне — с ними-то мне теперь и нужно было снимать разгульный народный праздник.

Словно муравьи, переносящие драгоценную ношу, мои люди подтаскивали прожекторы, столы, скамьи, бочки — все, что требовалось для декорации сельского празднества. Потом собрали музыкантов. Оглушительнейшей полькой они принялись будить спящее «воинство». С помощью вина и свежего пива еще раз был создан нужный настрой. Я танцевала с крестьянскими парнями, кругом смеялись и пировали. Операторы снимали из каждого угла. Долговязый гамбуржец Вальтер Римль, которому Шнеебергер доверил переносную кинокамеру, забрался в пустую бочку, чтобы было сподручней — по возможности незаметно — ловить удачные кадры.

В два часа утра шум-гвалт улегся. Пока крестьян отвозили домой, а мальчики мои убирали кабели, я снова сидела на пивной бочке и толстым красным карандашом перечеркивала целую страницу сценария.

На следующее утро наконец-то отоспались. Виман и Балаш уехали, и мы в наскоро сколоченном ящике отослали на проявку в Берлин следующие 8000 метров пленки. Не успели только снять крестьян в домах, на улицах и в церкви.

Я вспоминаю об этом времени с умилением. Насколько неприступными были эти люди поначалу, настолько же покладистыми оказались потом. Они были готовы на все. Можно было снимать даже во время богослужения. Принял участие в съемках и священник. Мы сумели завоевать их сердца.

Зарнтальцы устроили нам запоминающееся прощание: в самую рань пропели под окнами серенаду, а одна старушка вручила мне сделанные ею самой цветы из воска. Цветы, которые никогда не увядают. Некоторые жители долины вообще не хотели с нами расставаться. Они сопровождали нас до Боцена.

Наступила осень, на дворе уже была середина сентября. Наша команда уменьшилась до шести человек (как в самом начале), и осветительная машина отправилась в Вену. Для съемок скалолазания с моим участием нужно было еще раз подняться на Бренту. Было самое время завершать съемки. В горах уже лежал первый снег, а уж он-то в нашем летнем фильме был совершенно ни к чему. Кроме того, мне нужно было взбираться на скалу босиком, одетой в лохмотья и без страховки. Почти невидимых для глаза стальных канатов тогда еще не существовало. К счастью, сентябрь одарил нас несколькими теплыми днями, и мы смогли наконец закончить все съемки.

Спустя десять недель, с точностью до дня, я смогла вернуться в Берлин. Самое волнующее, что меня ожидало, — это просмотр отснятой пленки. В проекционном зале я, затаив дыхание, смотрела на плоды наших трудов. Результат оказался лучше, чем я могла себе представить.

С Гарри Зокалем я урегулировала всю деловую часть — в договоре предусматривалось, что с этого момента все денежные и организационные дела берет на себя его фирма — большое облегчение для меня. Теперь с легкой душой можно было приступить к съемкам в павильоне. Требовалось всего лишь два дня работы на фоне декорации хрустального грота — нашего единственного искусственного сооружения, — архитектору он удался блестяще. Был заказан вагон крупных кусков стекла, вероятно, остатков на стекольном заводе, из которых отшлифовали кристаллы, похожие на настоящие. Декорация обошлась в 10 000 марок, что составило треть всех расходов на натурные съемки.