Тем не менее выполнил заказ режиссера.

По окончании съемок в Берлине, чтобы присутствовать на важнейших съемках, мы решили отправиться на Куршскую косу. Добраться до Цильке напрямую не получалось, и потому от Пиллькоппена, небольшого рыбацкого поселка в Восточной Пруссии, где нас встретил Фихтнер, вынуждены были продолжить поездку на старой моторке. Под громкое тарахтенье мы поплыли по Балтийскому морю, при этом несколько раз садились на мель. В подобных случаях выручал наш руководитель съемок, который прыгал в воду и, затратив немало времени и сил, сталкивал лодку.

Все, что он рассказал нам о работе с Цильке, было совсем не смешно, но внушало беспокойство и даже ужас. Он поведал, что девушки прямо-таки боялись Цильке, который требовал, чтобы с наступлением темноты они не покидали палаток. Понятно, ведь в лагере кроме молодых спортсменов находились еще осветители и вспомогательные рабочие, а Вилли хотел предотвратить ночные рандеву. Цильке чувствовал себя ответственным за моральный климат в лагере. При этом он зашел настолько далеко, что, прежде чем лечь спать, клал под подушку револьвер, заряженный холостыми патронами. Если появлялась какая-нибудь тень, а это могла быть одна из девушек, которая, просто шла в туалет, то делал предупредительные выстрелы. Девушки были напуганы и успокоились, лишь когда услышали о нашем приезде.

Я потребовала от Цильке объяснений, и он искренне ответил:

— Лени, ты же сама мне сказала, чтобы не стать притчей во языцех, я должен быть настороже, коли рядом с молодыми красивыми девушками в палаточном лагере будут жить мужчины. Я думал, что таким образом выполнял твое распоряжение.

Возразить мне было нечего — ведь не могла я лишить Цильке радости, какую он получал от своей работы.

Съемки с участием девушек были уже закончены, теперь нам предстояли другие — с участием мужчин и прежде всего довольно сложные трюковые съемки, в ходе которых статуя дискобола превращается в живую фигуру. Цильке все хорошо подготовил: за стеклом в позе классической статуи стоял чемпион Германии по десятиборью, Эрвин Хубер, у которого с точностью почти до сантиметра были те же самые параметры фигуры. На стекле черной краской были нарисованы очертания метателя диска; благодаря искусной подсветке лампами Цильке добился прекрасного результата.

Здесь же мы смогли идеально снять другую важную сцену — зажигание олимпийского огня на обломке античной колонны, — для которой в Греции у нас не хватило времени. На вершине дюны художник по декорациям настолько точно воспроизвел дорический храм, что тот казался настоящим. И здесь с участием прибывшего с нами Анатоля удалось получить кадры, которые оказались натуральнее всех, снятых в Олимпии. Косо падающий солнечный свет, какого не бывает в южных странах, создал атмосферу, идеально подходящую для наших целей.

Когда на копировальную фабрику Гейера был сдан последний материал, мы подсчитали окончательную длину пленки — более 400 000 метров. Теперь нужно было монтировать, озвучивать и комментировать фильм — нам предстоял гигантский труд.

Особой проблемой было хранение такого количества материала. Темп, в каком нужно работать на спортивных соревнованиях, — в отличие от игровых фильмов — не дает операторам времени устанавливать перед каждой съемкой таблицу с номером. Как же теперь сортировать сцены, не имея номеров? Необходимо было найти метод, который бы позволил быстро отыскивать нужную серию кадров.

Я решила: всякий вид спорта получает комплексный номер, так что вместе с прологом, торжественным открытием и закрытием Игр у нас оказалось 150 комплексов, каждый из которых был нередко подразделен на номера, число коих доходило до 100. В комплексе «Публика», имевшем номер 10, в результате можно было прочесть: «1а) Публика на солнце; 1б) Публика в тени; 1в) Публика аплодирует; 1г) Публика разочарована» и так далее. Кроме того, сцены с публикой следовало еще подразделить на разные национальности. Так стало возможным быстро отыскивать каждую нужную сцену.

В целях дальнейшего облегчения и наглядности я ввела систему цветов, оказавшуюся весьма целесообразной и экономящей немало времени: в коробки оранжевого цвета помещался несмонтированный материал, сокращения — в зеленые, резервные сцены — в синие, а брак — в черные. Звуковой материал хранился в желтых коробках. В красные коробки шли готовые, смонтированные «образцовые» рулоны. На организацию хранения материала ушел целый месяц; на просмотр его — по десять часов в день — еще два месяца.

Невероятно трудно было и сортировать негативы: у тысяч и тысяч метров пленки не было «футовых номеров» (помечаемых мелким шрифтом чисел у нижнего края негатива). Через каждые 33 сантиметра на пленке стоит порядковый номер, отсюда и принятое у киношников название «футовый номер», который позволяет очень быстро находить в оригинале необходимый кадр. Если номеров нет, что раньше, к сожалению, бывало нередко, то поиск кадров становился делом крайне затруднительным и занимал уйму времени. Но для этого, к счастью, у меня была фрау Петерс, творившая чудеса поиска.

Если кто-нибудь приходил в монтажную и, к примеру, просил показать итальянского спортсмена, лейтенанта Кампелло, когда тот в конном многоборье прыгает через канаву, то я бросала взгляд на список: «Конное многоборье» было комплексом 70, «Канава» — 22; менее чем через минуту посетитель мог просмотреть на монтажном столе нужный ролик. Многих киноспециалистов эта система приводила в изумление. Даже Гитлер, единственный раз неожиданно посетивший нас в сопровождении свиты, удивился, что я смогла найти и показать все фрагменты, которые он хотел увидеть.

Вдруг я вспомнила, что от десятиборья у меня не было съемок ночного забега на дистанцию 1500 метров. Наши объективы тогда были недостаточно светосильными. Но в легкой атлетике золотые медали за десятиборье наряду с марафонским бегом и бегом на 100 метров ценились особенно высоко, а значит, этот вид должен был непременно войти в фильм.

Эрвин Хубер и чех Клейн, участники финального забега, были еще в Берлине. Вероятно, существовала возможность задним числом восстановить некоторые сцены, но только в том случае, если удастся найти и Морриса, победителя. Мы выяснили, что американские участники Олимпиады еще не уехали в США, а принимали участие в чемпионате Швеции по легкой атлетике. Удалось дозвониться до Морриса в Стокгольме, и он, не раздумывая, тоже сразу же согласился принять участие в съемках. Мысль о том, что я снова увижу его, сильно взволновала меня.

При встрече в аэропорту, нам обоим пришлось держать себя в узде, чтобы никто ничего не заметил. Но со своими чувствами мы уже ничего не могли поделать. Они были настолько сильны, что Моррис не вернулся в Швецию к своей команде, а я вообразила, что он — тот мужчина, за которого я могла бы выйти замуж.

Я совершенно потеряла голову и забыла обо всем, даже о работе. Мне еще никогда не доводилось испытывать такой страсти. Потом пришел день отъезда Морриса, и я в ужасе вспомнила, что съемки, в которых он должен был участвовать так и не состоялись.

У нас оставалась только одна ночь. На следующий день Моррис должен был вместе со своей командой отплыть из Гамбурга в Америку. Приходилось прощаться и, может быть, навсегда. Моррис хотел отказаться от съемок, и мне с огромным трудом удалось уговорить его: разум оказался сильнее страсти. В большой спешке я велела сотрудникам приготовить все для сцен, которые предстояло снять на стадионе. Как за ночь можно это было организовать, так и осталось для меня загадкой, но съемка состоялась. Последний кадр снимали уже за полночь.

Ранним утром Гленну пришлось меня оставить. Было очень грустно и тяжело. Моррису как победителю в десятиборье необходимо было присутствовать на балу, организованном в Нью-Йорке в честь добившейся успеха олимпийской команды.

Из газет я узнала, что Моррис помолвлен с американской учительницей. Это был первый шок. Следующий не заставил себя долго ждать. Я получила письмо. Ничего не понимая в графологии, я смотрела на странным образом переплетенные буквы и мною овладело нехорошее предчувствие. Тем не менее я послала в Америку множество фотографий, которые в немалой степени способствовали его приглашению в Голливуд на роль Тарзана. Я все еще верила, что люблю его.