Слухи о беспорядках, распространявшиеся молниеносно, все же имели под собой реальную почву. Оказывается, в нескольких километрах к югу от Тозари произошли бои между шиллуками и суданскими солдатами. Поднявшаяся из-за этого паника перешла и на соседние поселения.

И на следующий день наши нуба не появились. Первые прибыли только через пять дней.

В нашем распоряжении оставалось очень мало времени для съемок в серибе. Но я не смогла его использовать. Все ринговые бойцы Тадоро — десять молодых мужчин, среди них также Нату и Туками, — получили приказ, отправиться в Кадугли в тюрьму.

К счастью, это никак не было связано с беспорядками. Произошло следующее: два молодых нуба украли двух коз и пригласили на праздничный обед нескольких лучших ринговых бойцов. Подобного еще никогда не случалось. Обычно в таком праздновании принимали участие два-три нуба. При большом же количестве участвующих гостей скрыть трапезу, естественно, оказалось невозможно. Сообщили Маку, вождю масакинов. По закону нуба, не только сам укравший козу приговаривается по меньшей мере к трем месяцам тюрьмы — подобное наказание ждет каждого, кто съел хотя бы кусочек козлятины. И это коснулось теперь всей элиты ринговых бойцов Тадоро, в том числе Нату, Туками и Диа. Поэтому мы не смогли закончить съемки в серибе.

Судебное заседание проходило каждую пятницу в Рейке, резиденции Мака. Совместно с многими вождями деревень выносился приговор. Заседание, происходившее под кронами больших тенистых деревьев, продолжалось несколько часов. Меня удивило, что все обвиняемые прибыли без охраны, полностью свободными. От следствия никто не увиливал. Родственники тоже пришли и сидели кружком вокруг «преступников», которых вызывали поодиночке.

Слушание проходило очень спокойно и скорее носило характер беседы, чем допроса. Только когда защищал себя Туками, разразился хохот. Оказывается, он появился на праздничной трапезе слишком поздно и ухватил лишь часть прямой кишки — все вкусные куски уже были съедены. Он не знал, что коза украдена. Чтобы добиться сострадания, обвиняемый делал печальную мину. Я уверовала, что его не накажут, но заблуждалась. Когда через три часа объявили приговор, каждый из десяти нуба, включая Туками, получил одинаковое наказание — три месяца тюрьмы в Кадугли. Кроме того, они или их семьи должны были возместить пострадавшим стоимость коз.

Наказание тюрьмой я посчитала неоправданно жестоким, но все его приняли безропотно. Законы и судебные решения определяли сами нуба, а исполнение приговора — тюремное заключение — находилось в компетенции суданского правительства.

Осужденные сразу же отправились в Кадугли в сопровождении помощника полицейского. Печальное прощание. Не верилось, что я их больше не увижу.

И еще неприятность: при проверке приговоренных нуба не нашли Туками. Не согласившись, видимо, с жестким приговором, он сбежал в горы. Вряд ли он вернется, ведь тогда ему придется отсиживать утроенный срок.

Когда я, расстроенная, вернулась в Тадоро, Вальтер и Дитер уже начали приготовления к отъезду из Тадоро, хотя я с удовольствием сделала бы еще несколько кадров. Вот так подошел конец экспедиции, слишком скорый и казавшийся преждевременным — мои люди хотели уехать, а я нет. Прощание было печальным, самым болезненным из тех, которые я пережила у нуба.

До отъезда я еще раз навестила родственников тех нуба, которые находились в тюрьме, их родителей, братьев и сестер. Я поделила свои припасы, сделала им маленькие подарки и была рада видеть, что особенно никто из них не расстраивался. Они знали, что мужчины вернутся, будут встречены как герои и всех ждет большой праздник.

Вскоре мне удалось еще раз увидеть своих заключенных друзей. Когда наши автобусы проезжали по Кадугли, я еще издали заметила арестантов за уличной работой. Они махали и выкрикивали мое имя. Я сразу же велела остановиться. Неожиданная радость. Все подошли ко мне, мы пожали друг другу руки. У меня было единственное желание — помочь им, но из-за нетерпеливости моих помощников по экспедиции пришлось расстаться быстрее, чем хотелось бы.

Еще долго я махала рукой, пока очертания нуба не поглотила пыль.

Я прибыла в Мюнхен только через несколько недель. Автобусы все еще находились в пути. Их перебазирование на поезд и пароход оказалось почти невыполнимо. Для этого следовало за несколько месяцев забронировать места на «Штерненфельсе».

Герхарду Фромму и мне удалось пересесть на поезд. Вальтеру и Дитеру пришлось остаться в Семейхе. Для «фольксвагенов» не нашлось подходящего вагона. Их смогли перегрузить только через три недели в Семейхе. Когда наши автобусы наконец прибыли в Хартум, я получила уведомление о доотправке вагона в Порт-Саид. Но и на этот раз без случайностей не обошлось.

Однажды утром меня разбудили в доме друзей Вайстрофферов. Передо мной возник Вальтер и принялся стенать:

— Ночью взломали машину, а так как мы не спохватились вовремя, украли многое.

— И пленки? — с тревогой спросила я.

Он довольно неопределенно покачал головой:

— Пожалуйста, идемте со мной, нужно заявить в железнодорожную полицию.

Там мне разъяснили, что администрация дороги ответственности за воровство не несет. Отвечать должны мои спутники. Вопреки предписанию, они оставили машину без присмотра на десять часов и отправились бродить по ночному городу — легкомыслие невероятное. Кино- и фотоматериалы, похоже, еще были на месте, дай бог, и кинокамера «аррифлекс» тоже. Зато пропали наши фотоаппараты, в том числе моя «лейка» с оптикой, экспонометры, радио, полевой бинокль, а также личное имущество.

На следующее утро я летела в Мюнхен, сбросив 12 килограммов, больше, чем за последние два года. Меня можно было ставить в поле вместо птичьего пугала. В душе я настолько предавалась отчаянию, что буквально дошла до последней точки. Я не могла себе простить, что не находилась рядом с матерью, когда она умирала. Меня мучило, что ее больше нет в нашей квартире. Теперь я совсем одна. Даже Ханни не было рядом со мной: за это время она вышла замуж и счастливо жила в Вене. Ее муж — доктор Ланске, видный австрийский телевизионный режиссер. Ей жилось очень хорошо.

Когда я перебираю свои записи и читаю, что испытала за эти два года, то во мне поднимается сильнейшее чувство протеста.

Все мое спасение было в фильме о нуба. Пленки следовало обрабатывать двумя способами: специальными материалами «Кодака» для дневного света Ektachrom Commercial, а также (для сюжетов, снятых во время сумерек) — высокочувствительным материалом Ektachrom ER, проявка которого в большинстве копировальных мастерских Германии еще не практиковалась. В отличие от США… Я бы охотно отдала пленки в «АРРИ», но до них эта техника еще не дошла. И мне пришлось обратиться в фирму Гейера.

Монтажный дом, который старший Гейер построил для меня в 1934 году в Берлине, вызывал восхищение кинооператоров даже из Голливуда. Но господина Гейера к тому времени уже не было в живых, а те, с кем он раньше работал, в большинстве своем также не могли мне ничем помочь. Я обратилась к пасынку Гейера, Вайсенбергеру. Тот встретил меня довольно дружелюбно и объяснил, что расходы на проявление, копирование и дорогостоящие проявочные материалы для цветных пленок могут в моем случае покрыться только из доходов от проката.

Теперь все зависело от качества съемки и проявочного материала. Я передала в фирму Гейера пробный ролик высокочувствительного ER-материала. Результат должен был показать, устроит ли меня проявка, сделанная сотрудниками Вайсенбергера или придется передать заказ в Америку.

Наконец из Гамбурга поступил готовый пробный ролик.

С замиранием сердца я сидела в демонстрационной комнатке в «АРРИ». Мои друзья Фромм и Арнольд — рядом со мной. Мы смотрели сцену рингового боя, снятую в сумерках. Все в порядке: снимки технически безукоризненны и с передачей цвета тоже, к счастью, не возникло никаких проблем. Я подписала договор с фирмой Гейера и позаботилась, чтобы все пленки сразу же переправили в Гамбург.