Кроме того, я еще не подозревала, что, пытаясь всего лишь соблюсти свои права, нажила себе смертельного врага. Седьмого декабря I960 года Ляйзер написал господину Майнцу, что он не только никогда не признает правоту моих притязаний, но и выступит перед мировой общественностью с материалом, который собрал против меня.

Волнениям не было конца. Однажды вечером — я уже собралась лечь спать — в дверь моего дома позвонил французский кинорежиссер, чье имя не осталось в памяти. Он прибыл из Парижа и срочно хотел со мной поговорить. После многочисленных извинений за столь позднее вторжение, визитер изложил наконец свою просьбу:

— Мадам Рифеншталь, я делаю серию исторических фильмов. Для этого мне нужны ваши важные, представляющие уникальную ценность кадры.

Заметив, что улыбка исчезла с моего лица, он попытался меня успокоить.

— Я знаю, — умоляюще пролепетал француз, — что вы не хотите об этом говорить. — И продолжал, запинаясь: — Но подумал, что, если пообещаю вам, и никто не узнает, от кого мне достался материал…

— О чем вы говорите? — перебила я его холодно.

— О киносъемках, которые вы по поручению Эйхмана[468] во время войны проводили в концентрационных лагерях.

— Вон! — заорала я, не в силах сдержаться. — Вон!

Француз встал, покачал головой:

— Вам не знакома книга «Шесть миллионов мертвых», которая сейчас появилась в Париже? О жизни Адольфа Эйхмана?

Я ошеломленно смотрела на непрошеного гостя.

— Там, — заикаясь, в полном смущении рассказывал француз, — содержится глава, в которой подробно рассказывается о вашей деятельности во время войны. Вы, должно быть, надежно спрятали эксклюзивные пленки и ни за что не скажете, где они находятся.

— Господи, как все ужасно.

— Вы что, ничего не знаете об этом?

— Нет, — прошептала я и откинулась в кресле.

Француз начал понимать: что-то не сходится. Затем, приободрившись, сказал:

— Глава называется «Секрет Лени Рифеншталь».

— Неужели существует такая книга? — спросила я обескураженно.

— Она вышла недавно в Париже, в издательстве «Плон».

Гостю ситуация начала казаться неловкой, он извинился и собрался уходить.

— Подождите, останьтесь! — возбужденно вскричала я. — Звоню своему адвокату. Вы должны рассказать ему то же самое.

Я набрала телефонный номер Вебера. Из разговора с ним выяснилось, что в ближайшее время книга должна быть издана в Германии.

Впрочем, мой адвокат смог своевременно помешать появлению этого пасквиля. Тысячу раз я клялась себе: никогда более не буду ввязываться в судебные процессы, что бы обо мне ни написали. Но такую чудовищную клевету невозможно было пропустить.

Пришлось позвонить в Лондон, чтобы проинформировать Филиппа Хадсмита. Он решил немедленно вылететь в Париж.

— В данном случае, — по телефону подтвердил мой друг, — нам не избежать процесса.

Спустя несколько дней я уже находилась в Париже. Французский адвокат Жильбер Мативе, которого мне порекомендовал Шарль Форд, принял дело. Опровергнуть этот навет было нетрудно. Французская секретная служба, в чьих застенках я провела более трех лет, прекрасно знала практически о каждом моем шаге во время войны.

Сочинителем этого опуса был некий Виктор Александров. Процитирую лишь один пассаж:

Как только серьезное издательство, дорожащее своей репутацией, могло распространять такие ужасные вещи о еще живом человеке, не выяснив предварительно истину? Однако мой французский адвокат был настроен оптимистически. Я могла легко доказать, что во время войны работала исключительно над фильмом «Долина», и впервые увидела имя Эйхмана в прессе, когда над ним шел процесс в Израиле. Первого декабря 1960 года, спустя несколько дней после подачи апелляции, парижский суд постановил, что книга об Эйхмане не должна выйти в свет, если не будут удалены порочащие меня высказывания.

Отчет об исходе процесса во французской прессе выглядел объективно, за исключением коммунистической «Юманите», разразившейся длинной подстрекательской статьей, автор которой сокрушался, что мне не суждено было оказаться повешенной в Нюрнберге как другим нацистским преступникам. Я поручила своему адвокату потребовать от «Юманите» публикации опровержения.

Из Парижа я вылетела в Лондон. Филипп Хадсмит, который взял на себя расходы по поездке и парижскому процессу, подготовил пресс-конференцию, где мне предстояло впервые представить английским журналистам олимпийские фильмы. Это одновременно было задумано и как реклама киноленты «Голубой свет», съемки которой должны были начаться в самое ближайшее время.

Я с нетерпением ждала знакомства с женой Филиппа, о которой, несмотря на наши дружеские отношения, он никогда подробно не рассказывал. Обстоятельства его недавнего бракосочетания были покрыты тайной. Совсем недавно Филипп уведомил меня об изменении адреса и при этом лишь упомянул о своей супруге. Вскоре от нее пришло письмо, из которого я узнала, что она француженка. Помимо прочего Агнес писала, что уверена: Филипп непременно решит все проблемы, — и я отчего-то прониклась к ней чувством глубокого расположения.

Теперь она сидела рядом в машине, посматривая на меня. Приятная женщина. В отеле, распаковывая вещи, Агнес рассказала, — при этом в каждом ее слове слышалась любовь к Филиппу, — как она счастлива, что может помочь ему собственными средствами выпустить «Голубой свет». Внезапно мне пришла в голову мысль: неужели Филипп должен был жениться только ради того, чтобы осуществить свою мечту о воссоздании «Голубого света»?

Вечером накануне пресс-конференции мы с Филиппом и Агнес отметили парижский успех. Но в Лондоне все пошло не так хорошо, как нам представлялось. Когда на следующий день происходило мое знакомство с журналистами, один из них с выражением глубокого презрения заявил:

— Я не могу пожать руку, обагренную кровью.

Другой прокричал:

— Почему вы не уничтожили Гитлера?

Это было ужасно. Пресс-конференцию пришлось прервать.

И я, и Филипп пребывали в состоянии шока. Травля со стороны прессы до такой степени доконала его, что он предложил отодвинуть осуществление нашего прекрасного проекта на неопределенное время. Филипп не смог более терпеть непрекращающиеся нападки и покинул Европу, выразившись на прощание так: «Подальше отсюда, до тех пор пока все не уляжется». Из Лондона он в одиночестве вылетел на Таити.

Между тем «Керсон синема» помешала демонстрации моих олимпийских фильмов. Мистер Вингейт, с которым адвокатское бюро «Кроув» подписало контракт, находился вне зоны досягаемости. Как и месье Камбл в Париже, он, не оставив сообщения, уехал за пределы страны, предположительно на Ривьеру. Все адресованные ему письма моего английского адвоката с пометкой «не значится» были присланы обратно.

В конце 1960 года я подвела итог тем пятнадцати годам, которые прошли с момента окончания войны. Три года я провела в лагерях и тюрьмах, четыре месяца — в психиатрической клинике, перенесла арест имущества, денацификацию, судебные процессы. Все мои кинопроекты: «Красные дьяволы», «Черный груз» и во второй раз «Голубой свет» — были сорваны.