— Вероятно, — проронил Рольф, — месяца через два-три мы сможем выпустить серию. Вам еще позвонят.

Я была разочарована — ожидала гораздо большего. Тем неожиданнее оказался сюрприз, когда через несколько дней позвонил Генрих Наннен, главный редактор «Штерна».

— Лени, — заявил он, — садитесь на ближайший самолет и вылетайте в Гамбург.

Я подумала, что он шутит, но едва успела задать вопрос, как он возбужденно продолжил:

— Ваши фотографии великолепны. Вся редакция очарована превосходными снимками. Мы хотим выпустить большую серию еще до Рождества, даже на обложке решили поместить небольшой информационный текст. Уже сегодня вечером один из моих сотрудников будет ждать вас в Гамбурге, а наша мюнхенская редакция организует вашу поездку.

У меня не было слов. Но, привыкшая к превратностям судьбы и разочарованиям, я не отважилась даже порадоваться.

Вечером я прибыла в Гамбург. Господин Брауман, сотрудник редакции, ждал меня в отеле «Берлин». Теперь стало понятно, почему все произошло в такой спешке. Увидев мои фотографии, Наннен решил вставить в уже наполовину заполненный предрождественский номер 15 цветных страниц из серии нуба и заменить уже готовый титульный лист. Чтобы все это осуществить, возникла необходимость не позднее чем завтра отпечатать тексты, тогда номер сможет выйти через неделю.

Когда я это услышала, мне стало неспокойно на душе. Как можно написать что-либо серьезное за несколько часов? Речь шла не только о подписях к фотографиям, нужно ведь еще составить подробное описание моих переживаний у нуба. Господин Брауман вселил в меня мужество:

— Сегодня вечером вы расскажете мне все, что осталось в вашей памяти живым воспоминанием. А завтра в первой половине дня я принесу вам текст.

До глубокой ночи мы работали вместе. Уже не осталось в памяти, делал ли он себе какие-то заметки или же я наговаривала на магнитофон. Помню только, что у нас установился хороший контакт. Он сам уже несколько раз бывал в Африке.

То, что я пережила на следующий день, сделало меня несчастной. После завтрака редакция «Штерна» прислала мне не только великолепный букет цветов, но и чек на 25 000 марок. Я ликовала. «Наконец-то, — думалось мне, — хоть разок повезло». Но, когда я прочитала текст, который мне передал господин Брауман, стало жутко и неприятно. Текст не был плохим. Наоборот, по-журналистски он оказался написан блестяще, однако диаметрально противоположным моим ощущениям.

Переписывать еще раз не было времени. Я твердо решила, что, как бы тяжело мне ни далось это решение, нужно вернуть чек и остановить выпуск серии.

Сильно волнуясь, я попыталась добраться до господина Наннена. Неудачно — он находился на конференции. Тогда я передала его секретарю чек с парой строк. Еще до того как я покинула редакцию, Наннен примчался ко мне сам.

— Что случилось? — спросил Генрих, полусмеясь, полусердясь. И продолжил: — Вы с ума сошли? Вы же не можете так поступить с редакцией. Снимки уже отпечатаны.

Я чувствовала себя как загнанный заяц, нервы отказали. Потекли слезы. Наннен, с которым мы последний раз виделись 15 лет назад, пытался меня успокоить:

— Тексты, которые вам не нравятся, можно изменить, это не причина для отказа от издания серии.

Он привез меня в бюро своего секретаря, где я должна была диктовать изменения прямо машинистке.

— Главное, — сказал Наннен, уходя, — будьте готовы через два часа, это самый поздний срок для печати.

Потом он вернул мне чек и попрощался.

Этот случай произошел 3 декабря 1969 года. Уже на следующей неделе я держала в руках «Штерн» и не могла оторваться от титульной страницы — она была чудесной. Репортаж с фотографиями Гильхаузен скомпоновал настолько необычно, что можно смело утверждать: «Штерн» воздвиг памятник нуба.

В это время я получила от Альберта Шпеера его первую книгу, «Воспоминания». Это была рукопись, написанная им в тюрьме Шпандау. Там он провел двадцать лет, после того как стал на Нюрнбергском процессе единственным обвиняемым, который признал себя виновным, что вызвало многочисленные комментарии историков, друзей и врагов. О нем писали книги, снимали фильмы, отношение к нему было диаметрально противоположным. Многие друзья не понимали его. Одни полагали, что его внутренняя перемена произошла от расчетливости, поэтому он — «предатель». Другие, особенно те, кого тоже преследовали, старались, наоборот, его понять и простить. Я полагаю, что Шпеер нуждался в прощении, страстно его желал. Он страдал и, я верю, пережил муки ада, но не искал легких путей.

Пока был жив Гитлер, Шпеер чувствовал к нему глубокую неприязнь. После того как Гитлер незадолго до конца войны приговорил его к смерти, Шпеер все же пришел к нему, чтобы попрощаться, возможно, перед гибелью. И нашел в себе силы отказаться выполнить приказ Гитлера «Сожженная земля». Где еще в Третьем рейхе был другой человек, который выказал столько мужества? Свою книгу Шпеер прислал с коротким письмом.

Эти строки произвели на меня сильное впечатление, и я с интересом погрузилась в чтение. Что в его книге? Ответ на нашу трагедию? Начав читать, я не могла оторваться. Она потрясла меня. Я принадлежу к тем, кто верит во внутреннее перерождение Шпеера. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы Альберт больше написал о том, что очаровывало его в Гитлере, поскольку об этом все время спрашивают и меня. Шпеер почти ежедневно виделся с Гитлером; я же встречалась с ним только в нескольких чрезвычайных ситуациях. На этот главный вопрос Шпеер, по моему разумению, ответил неполно. Когда он мне позвонил и справился о возможных поправках, я отметила некоторые ошибки. Бросалось в глаза то, что автор писал о Рудольфе Гессе. Я поразилась. Все, что написано на странице 75 его «Воспоминаний», неверно ни в одной строчке.